Слушая, я не шевелился, хотя некоторые члены упорно противились благому намерению.
– Окна оказались наглухо зашторенными. Играла музыка. Мужчина по-хозяйски притянул меня к себе, чужой рот впился в губы, чужие руки занялись одеждой. Сознание поплыло, как кусок масла на сковороде. Одной рукой незнакомец расправился с застежкой лифчика, другой нацепил мне на глаза такую же повязку, как была вчера вечером. Я почувствовала, что полотенце слетело с его бедер. На пол рухнули остатки и моей одежды. И вдруг рук на мне стало четыре. Имею в виду – помимо моих.
Меня осенило, хотя все давно шло именно к этому:
– Незаметно пришел и подключился муж?
– Да, но понимание пришло не сразу. Кто-то из них придвинул меня к креслу. Ноги дрожали. Владик тихо произнес: «Не бойся. Страх портит игру». Меня усадили в кресло, руки ощутили свечу на подсвечнике. Затем повязку сняли. Перед глазами – горящая свеча, вокруг – темень. Меня трясло. «Смотри на пламя, – сказал Владик откуда-то сзади, – только на пламя. Никого и ничего больше не существует. Нет мира, нет мыслей, нет тела. Нет тебя. Есть только пламя и голос. Смотри, молчи и слушай». Он встал за креслом справа от меня, а тот второй – слева. Губы Владика приблизились, и он медленно, проговаривая каждую букву, зашептал тысячелетиями существующие слова из святой книги: «Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные под кудрями твоими; волоса твои как стадо коз, сходящих с горы Галаадской». Рокочущий шепот растревожил темноту, побежали мурашки. Второй подхватил: «Как лента алая губы твои и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими». Я парила, растворяясь в двух обволакивающих шепотах. Все, как сказал Владик: нет мира, нет мыслей, нет тела. Не было ничего. Только пламя. И двойственный колдовской голос: «Шея твоя как столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем – все щиты сильных». Второй перехватывал инициативу: «Два сосца твои как двойни молодой серны, пасущиеся между лилиями». «О как любезны ласки твои, сестра моя, невеста, о как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих много лучше всех ароматов», – любя и желая, проговаривал Владик. «Сотовый мед каплет из уст твоих, мед и молоко под языком твоим», – не менее страстно нашептывал второй. Журчащие ручейки слов переливались слева направо и обратно. Я давно и полностью отсутствовала как личность. Где-то далеко, за тридевять земель, меня несло по пустыням и садам святого города, и вход в рай был где-то рядом. Солнце поливало сладострастными лучами, сжигало кожу, мутило разум. «Прекрасна ты, возлюбленная моя, как Фирца, любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знаменами», – рокотал один. «Округление бедер твоих как ожерелье, дело рук искусного художника», – чуть возвышался второй голос до гортанного полушепота.
Погруженная в воспоминания, Нина машинально теребила волоски на моем животе. Хотелось убрать ее руку, но боялся потревожить и сбить. Ничего, потерплю. И не такое терпел.
– «Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино, чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями» – слышала я в правое ухо. «Этот стан похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти» – в левое. «Подумал я: влез бы я на пальму, ухватился за ветви ее; и груди твои были бы вместо кистей винограда, и запах от ноздрей твоих, как от яблоков» – один. «Уста твои как отличное вино. Оно течет прямо к другу моему, услаждает уста утомленных» – второй. «Положи меня как печать на сердце твое, как перстень на руку твою» – Владик приблизил шепчущий рот к самому уху. Я не утерпела, повернулась и впилась губами в губы. Второй едва успел перехватить качнувшуюся свечу. Поцелуй был нескончаемым. Не выдержав затянувшегося акта признательности, незнакомец взял мою руку, и безвольную ладонь тоже нежно и очень витиевато обцеловали. Я вздрогнула, Владик прервал игры трех пар неутоленных губ. «Хочешь танцевать?» – спросил он шепотом, что прогремел в искрящем безмолвии раскатом грома. Я едва выдохнула: «Очень». Звучала мелодия Луи Армстронга, наполненная хриплыми переливами голоса и поющей трубы. Руки мужа подняли меня с кресла, легкий толчок в спину придвинул к незнакомцу. В другое время ревнивый до потери пульса, Владик позволил, если не сказать заставил, обнять неизвестного. Сам он прижался сзади и тоже обнял, как рок-гитарист любимый «Фендер-Стратокастер». Тройное объятие вызвало пробирающий мурашками трепет, дрожь и настоящий озноб. Меня сомкнуло, сдавило, сплющило, спрессовало. Четыре руки будто несколько одновременно надетых обручей скрутили меня, четыре ноги вжались в бедра. Наши волосы струились между лицами, оплетая сладкой паутиной щеки и шеи. Время остановилось. Мы начали танцевать…
Глава 13
Хороший человек делает то, что просят. Плохой не делает то, что просят. Глупый делает то, что не просят. Умный не делает то, что не просят. И лишь мудрый делает то, что нужно. Нужно было молчать и слушать. Я старался быть мудрым. Не в силах пошевелиться, слушал жаркую исповедь. Не рассказ, как Нина это назвала, а именно исповедь. Я удивлялся. Телом Нина была здесь, со мной в тесной ванне, а душой – в том вечере, в том танце и тех ощущениях. Случившееся оставило в ее сердце не просто след, а целое изрытое кабанами поле.
– Танец втроем – это возможно, – возбужденно вещала женщина. – Это безмерно эротично. Это невыносимо возбуждающе. Когда, подчиняясь общему ритму, три ставших одним тела делают вместе единое движение и утопают в нем – это безумно романтично. Тройные наклоны, тройные повороты, тройные чуть неуклюжие вначале, но быстро освоенные переступания, тройные летящие чередующиеся поцелуи – это красиво. Тройные входящие в раж смыкания и размыкания, захватывающие игры рук и трущихся животов – это непередаваемо. Мы раскачивались, как в трансе, мы уплывали по реке закипающей страсти, с головой окунувшись в ее воды. Течение несло нас вдоль берегов времени, унося за его пределы. Танец связал некой новой интимностью и без того слитые тела, он озвучил новой ноткой вяжуще-жадные прикосновения, собрал в едином порыве помыслы растрепанных сердец. Труба еще раз выстрелила безукоризненной тирадой, необыкновенный голос спланировал вниз, и нас, застывших в сладостном посапывании, вновь поглотила сияющая тишина. Я подняла голову: что дальше?
Нина мечтательно замерла.
– Владик медлил с ответом. Я понимала. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать, время плакать и время смеяться, время разбрасывать камни, и время собирать камни, время обнимать и время уклоняться от объятий…»
Стало понятно, что библия на тумбочке лежала не для декора, ее активно штудировали и цитировали. Так же, как я – тоже абсолютно цинично и неуместно. Надеюсь когда-нибудь искупить этот грех. А пока не хотелось отвлекаться – меня захватила чувственная история.
Нина прижалась ухом к моей груди.
– Владик взял меня под руку и подвел к зеркалу, в котором, как в мистическом фильме, отражались лишь размытые силуэты и подсвеченное красным огнем лицо незнакомца. Он следовал сзади со свечой в руках. Поставив меня напротив темнеющего портала в запределье, Влад велел поднять руки. Я выполнила с удовольствием. На полу оказался заготовленный набор детской гуаши. Влад зачерпнул пальцем из одной банки, и первый мазок лизнул холст моего тела. Длинная зеленая полоса пролегла через поежившийся живот. Второй тоже подключился к процессу. Я стала быстро покрываться красками. В мерцающем полуявью зеркале отражалось, как кожа обрастает буйной зеленью лиан и листьев, а сквозь нее распускаются цветы невероятных расцветок. На цветы садились радужнокрылые бабочки, а их собратья, словно живые, порхали и обмахивали легкими касаниями всю меня сзади, от корней волос до щиколоток, забираясь в самые потаенные уголки.
