— Федеральную…
Мужчина поморщился, словно прокисшего вина хлебнул, причем натощак:
— Не надо о работе. Владлен рекомендовал вас как честного человека, так и буду относиться. Пока не убедите в обратном. Присаживайтесь.
Еще раз удостоверившись, что имевшиеся достоинства замечены и оценены, Анжела воссела на предложенный стул почти как на трон, но не как королева, а как фаворитка короля, ибо король — рядом, и все говорило, что она ни на миг этого не забывает.
Василий Платонович подвинул стул и своей знакомой, затем повернулся ко мне, севшему, естественно, самостоятельно, но чувствующему себя в чужой тарелке с никогда не пробованным содержимым.
— Не беспокойся. В моем присутствии тебе ничто не угрожает. Особенно здесь. — Его руки обвели пространство, включившее в себя, по меньшей мере, весь город.
Рядом, как проем моего корабля при команде «выпусти», из ниоткуда на мгновение образовался официант, быстро запотевшие бокалы наполнились холодным вином.
— За прекрасных дам и отважных рыцарей! — провозгласил Василий Платонович немного странный тост. Потому что ежеминутно косил на меня. Когда не разглядывал Анжелу. И в отношении нас обоих постоянно с лукавством щурился.
Все отпили понемножку. Я автоматически потянул в рот шашлык, по которому соскучился. Дамы не спешили приступить к трапезе, хотя их глаза разбежались — стол был накрыт с размахом.
— Василий Платонович, — Анжела вся извертелась, стараясь податься в самом выгодном ракурсе. — Нина говорила о моей проблеме?
Мужчина задумчиво склонил голову и долго рассматривал девицу, словно на предмет немедленного употребления. Ну, именно такое у него было выражение. Предмет разглядывания не возражал, а, наоборот, всячески способствовал. Нина вздохнула. Я поморщился.
Наконец, степенно раздалось:
— О новой работе?
— Да, — закивала Анжела. — Мне предложили… Но от Задольского просто так не уйдешь. — Она понизила голос, и то, что прозвучало следом, приобрело оттенок таинственности, за которой кроется нечто значительное, но чего при посторонних не расскажешь. — Слишком много знаю.
— И слишком много умеешь. — Василий Платонович еще раз раздел ее взглядом.
Получилось у него это скорее профессионально, чем с намеком. Вот бы так научиться.
Анжела все же восприняла его разглядывание как намек.
— Пожалуйста, поговорите с ним, вы для него — величина. А я умею быть благодарной.
Мы с Ниной переглянулись. Став вдруг совершенно лишними здесь, мы слышали для чужих ушей не предназначенное. У Анжелы совершенно не было такта. А у нас выбора. Пришлось отвести глаза и сделать вид, что нас здесь нет. И не было.
Впрочем, выбор имелся. Я уже понял, что моими делами секретарша Задольского сегодня заниматься не собирается, и решил подняться для прощания…
Василий Платонович сделал останавливающее движение.
— Сударыня, не будьте столь прямолинейны, — процедил он негромко. — Это унижает вас, а ваших собеседников ставит в неловкое положение.
Анжела испуганно затараторила:
— Простите, наверное, вы не так поняли…
— Не так? — Василий Платонович с мальчишеским плутовством приподнял одну бровь. — Жаль. А я уже размечтался.
Бросив бессмысленно вращавшую глазами девицу на произвол судьбы, он подмигнул Нине, что, мол, удачно пошутил, и его фронт полностью повернулся ко мне:
— Ну ты наворотил, Олежа. Убийство…
— В рамках самообороны.
— Знаю. Все знаю, больше чем кто-либо. Тем не менее. Угрозы следователю и другим уважаемым людям. Это к самообороне не пришьешь.
— Это восстановление справедливости.
— Справедливость в законе не прописана. Мы живем по закону, а не по справедливости. — Собеседник на миг умолк, в уголках глаз собрались хитрые морщинки. — Кстати. Допрашивали мы некоего Игоря Тютина из деревни Запрядье… Ты лагерем за городом интересовался, и вскоре упомянутое заведение на воздух взлетело. Твоих рук?
Надо же, и это тоже знают. Знаменитые три буквы не зря едят свой хлеб. Лагерь со всеми палатками, землянками, техникой, складами вмещал десятки человек, его уничтожение — не единичное убийство, а массовая резня, если называть вещи своими именами. К самообороне никаким боком не пришьешь.
Другое дело, что доказать мою причастность невозможно. Нет таких средств и возможностей, чтобы проследить и…
Или есть?! Кто знает, чем располагают три всем известных буквы. Вдруг мой корабль угнан из неких секретных мастерских? Так сказать, образец того, что не для всех. А кому надо, тот в курсе, что есть такая техника, и что она умеет.
Я промолчал, чувствуя, как извилины покрываются инеем.
Продолжение приняло неожиданный оборот.
— А мы все не знали, что делать, как подступиться. Ну, за такое многое можно простить. Скажем, все остальные подвиги.
Мой взгляд обрел осмысленность, кровь вновь потекла по жилам.
— То есть…
— Гуляй. С нашей стороны к тебе претензий нет.
Мир заиграл красками. Что ни говори, а Василий Платонович — мой талисман.
Талисман пресек мою радость:
— Правда, со временем возникнут вопросы, на которые тебе придется дать ответы, но это не горит. Когда понадобишься, мы тебя найдем.
Найдете? Флаг вам в руки.
Итак, о корабле они ничего не знают, иначе не отпускали бы. Это лучшая новость за сегодня.
— И насчет документов, которые на меня повесили… — поспешил я уточнить, чтобы закрыть вопрос.
Василий Платонович улыбнулся:
— Насчет них тем более. Говорил же — я в курсе всего. Дело следователей искать улики, добывать доказательства. Моя работа — знать.
Я почувствовал, что расползаюсь по стулу с чувством севшего телефона, который вновь подключили к источнику энергии. Спина откинулась, глаза наконец смогли смотреть по сторонам и что-то видеть. Машинально появившаяся улыбка раздвинула щеки до ушей… и застыла.
За дальним столиком ресторана сидел Герман Кузьмич Филозов, заместитель начальника охраны Задольского — тот, кого я нагло и неумело шантажировал, и который по роду прямой деятельности обязан был добыть меня хоть со спутника Юпитера.
Все, приехали. На выходе повяжут.
Первая мысль снова была о Челесте. И вторая, и третья, и все следующие, вплоть до последней. Я-то как-нибудь выкарабкаюсь… рано или поздно. Лет эдак через…
Поплохело так, что в глазах разлилась муть. Я с надеждой взглянул на Василия Платоновича.
Тот внимательно отслеживал происходившие со мной перемены. Когда причина выявилась, он кивнул Филозову, как старому знакомому. Тот ответил более активно, даже подобострастно, а через минуту расплатился и вышел.
