Не просил, но получил. Хотел одно, а получил то, о чем мечтало сердце, а не мозг. Наверное, это самое правильное, что могло случиться. Никогда я не был настолько счастлив. Никогда не было так здорово просто лежать… нет, к черту. Как можно просто лежать в таких условиях? Я резко перевернулся:
— Повторим?
— Анкора уна вольта? Кон валентьери!*
*(Еще раз? С удовольствием!)
Этот день казался бесконечным. Мы больше не одевались. Какой смысл? К единению душ прибавилось единение тел. Незнание языков нисколько не мешало.
Теперь мы ставили на уши весь мир.
— Как насчет Эйфелевой башни? — Мои ладони изобразили направленный ввысь острый угол, а губы — поцелуй.
— Торрэ дЭйфель? — Узнавание вышло мгновенным. — Си-си, черто!
*(Эйфелева башня? Да-да, конечно!)
Париж? Да рукой подать. Пара минут, и мы на месте. Ночь? Прекрасно, что ночь. Держась за руки, мы выскочили, как были, на верхнюю смотровую площадку. Сначала — поза героев «Титаника», которую очень любит Челеста: она замерла на краю, руки раскинуты, и тело словно летит над городом…
Я — чуть позади. Внизу — ненужный мне мир. Вокруг — ночь. Рядом — та, без которой все остальное теряет смысл. Она смотрит вперед, а я смотрю на нее. В какой-то момент просто смотреть становится невозможным.
— Челеста?..
— Ольф?..
— Челеста!
— Ольф!!!
Третье посещение Парижа и его главной достопримечательности. Первое навеяло тоску. Второе пробило на романтику. Третье сорвало с катушек. Откуда только силы брались?! Лампочки ночной иллюминации окрашивали тела в разные цвета, но видел это только я. Держась за стальные поручни, Челеста ревела белугой, и вопли, больше похожие на то, что здесь кого-то режут, неслись с высоты на ночной город. Да, теперь я прочувствовал его окончательно. Париж, ты прекрасен!
С детским смехом мы едва успели запрыгнуть в корабль, когда на площадку взбежали проверяющие с фонариками.
Мы смотрели друг на друга, в глазах бушевали бесшабашный праздник плоти и неистовая радость жизни.
— Нон сапрэй рендерти ль идеа ди кванто эра бэлло тутто чо. Ти амо Ольф. Тутто бэнэ ма че ун сэ…*
*(Даже примерно не смогу тебе сказать, как это было прекрасно. Я люблю тебя. Все хорошо, но есть одно но…)
Заканчивали прерванное мы уже на Рейхстаге, прямо на покатой прозрачной крыше купола между несущих поперечин из стали.
— Довэ чи тровьямо?* — Руки распятой девушки расправились, указывая сразу во все стороны. Внутри под стеклом крутым изгибом заворачивалась невероятная дизайнерская воронка над залом заседаний Бундестага. Да, Рейхстаг перестал быть музеем и напоминанием, под этой крышей вновь строят какие-то планы.
*(Где мы?)
Меня сейчас интересовало только то, что здесь и сейчас, но вопрос был понятен.
— Весьма символичное место. Гены, наверное, сюда притянули. Здесь мои предки вот так же поступили с любителями делить людей на правильных и неправильных. Летим вон туда!
Мы перенеслись на Бранденбургские ворота, которые немцы построили по образцу Пропилей Афинского Акрополя. Я вскочил на колесницу к богине победы Виктории, поданная рука помогла взобраться Челесте. Управляемая бронзовой богиней шестиметровая квадрига была направлена на восток. Зрелище с высоты богов заставляло чувствовать себя богами. Но. Один взгляд друг на друга — и мы вновь продолжили, теперь с видом на ночной Берлин. Четверка коней то обретала всадников, то превращалась в пятерку. Надеюсь, наши экзерсисы не задели ничьих чувств… впрочем, плевать, нечего колесницу богини победы на мою Родину направлять. Разверните, и я извинюсь.
Затем мы пробежались по ночному Лондону. Здесь было хмуро и промозгло, я натянул джинсы, Челеста накинула мою рубашку. Не удалось не рассмеяться: в длинной хламиде, которая полностью скрывала руки вместе с кистями и ноги почти по колено, она выглядела сбежавшим из психбольницы привидением.
— Ла туа камича ми ста ун по. Ма ми пьяче.* — Она улыбнулась, наши ладони сцепились, и мы с визгом и хохотом промчались перед опешившими прохожими.
*(Твоя рубашка мне немного велика, но мне нравится)
Здесь давно стемнело, но я знал, где светло.
— Вперед, навстречу новому дню! Сейчас мы окажемся в завтра!
Миг тихого счастья, и объятия нам открыла Океания — сотни южных островов, разбросанных по тысячам километров океана, который по непонятной причине назвали Тихим. Тихие места пришлось искать. На выбранных островах мы купались, бесились, дурачились. Ныряли с корабля в океан (по очереди, иначе кто поможет второму подняться?). Плавали с китами. Тоже по очереди, в то время как сменщик на всякий случай барражировал в пределах досягаемости.
Это было счастье. К одному из безлюдных атоллов где-то в районе Туамоту, где кроме песка только кусты да кокосовые пальмы, прибило бесхозный надувной матрас. Кто-то потерял или ветром с балкона унесло, но у нас появилась дополнительная игрушка. Прежде всего мы проверили ее на прочность. Она оказалась на уровне. По окончании раунда я повернул лицо к напарнице по счастью:
— Тебе хорошо?
— Си-си, хорошо. Э мельо квель ке Дио манда ке квель ке льуомо команда.*
*(Поговорка: Что получилось случайно, лучше того, на что рассчитывал)
— Хорошо — это хорошо. Остальное пока непонятно, но по глазам вижу — тоже неплохо.
На островке не было питьевой воды, зато отсутствовали туристы и местные жители. Здесь можно задержаться на некоторое время, а водой и пищей вдоволь обеспечит корабль. Свой остров. Что может быть лучше?
Челеста занялась чем-то странным: платье из молний располосовывалось на длинные ленты, которые девушка затем связывала за концы в одну длинную веревку.
— Ольф, андьямо! — Она потащила меня в корабль, там мне был торжественно вручен один конец ленты. — Ло тьени!*
*(Пойдем! Держи!)
Я понял. Корабль на некоторое время превратился в буксировочный катер, за которым на надувном матрасе с гиканьем и воплями носилась Челеста. Одна ее рука судорожно цеплялась за страховочный тросик, вторая обнимала подпрыгивающий на волнах транспорт, глаза жмурились от брызг, изо рта несся восторженный визг. Я глядел-глядел на взлетающие над водой ноги и их безупречное продолжение, да и прирулил снова к берегу.
— Хорошо?
С намекающей хитрецой в глазах я кивнул на прибрежный песок. Сначала Челеста не поняла, но почти сразу по содержанию плутовства и озорства во взгляде легко заткнула меня за пояс. Лукавые глазки заискрили, бровки сделали шаловливое движение:
— Хорошо!
Сверху поливал свет нового дня, в который мы прилетели из вчерашнего, снизу шуршал и расстреливал ощущениями кристально-белый песок, и мы выпадали из времени, уносясь в прошлое, пронизывая будущее, растворяясь в настоящем. И далекое созвездие сознания, ныне именуемое бывшим, покатилось кубарем под горку, где в основании — пыль времен и дым чувственных пожарищ, где невесомость и нирвана, где растворение в размытой действительности, тысячекратное умирание и новое воскресение. Полет-падение в волшебное никуда продолжался долго. Я снова лежал, теперь на спине, подо мной равномерно скрипело в такт бесконечному счастью. Откуда только силы брались? Будто подпитка идет какая-то сторонняя и явно нечеловеческая. Так и столько, как было у нас — это из области фантастики. Челеста пока не возмущается, но во взоре уже проглядывает недоумение. Она очень старается, тоже хочет, чтобы наше «хорошо» не кончалось. Но у любых возможностей есть пределы. Представляю, если меня начнут сторониться из-за навязчивости и физиологической неуемности. Если раньше, до встречи с чудесной итальяночкой, как у любого нормального мужчины в расцвете лет, у меня извилины работали в основном в одну неудовлетворенную сторону, и каждую встречную особу приемлемой внешности мозги рассматривали как гипотетическую возможность, то сейчас… Не понимаю. Даже с Сусанной, когда я в полном смысле слова «дорвался», желания поесть и поспать все же периодически перебивали другое желание. А с Челестой я как с цепи сорвался.
