— Лешку убили Зойкиного. Прямо в нашем подвале.
Кому понадобилось убивать алкаша? Угадайте с трех раз.
— Зойка пошла под утро его искать — ночью сюда приходила, ты не слышала?
— Нет.
Я ничего не видела и не слышала, так спокойней.
— Ну, пришла ночью, я ее впустила, а она и говорит: пусть Миша — мой Миша, прикинь! — пойдет в подвал, вытащит этого долбоклюя и приведет домой. Миша умаялся за день, только и дела ему — выгуливать алкаша по подвалу, тем более что тот словил белку, так еще поранил бы Мишу чем-то. Мы поссорились даже, Зойка обиделась, ушла, а утром пошла искать свое сокровище и белку его, а он там лежит, у крайнего отсека — кто-то его по черепушке стукнул! Прямо там, говорят. Конечно, это не то, что остальные, — тут раны на горле нет, но думаю, что это все тот же убийца, только теперь он где-то в нашем доме, или просто пришел зачем-то ночью в наш подвал.
Крайний отсек как раз мой, это да.
— Вообще необязательно кто-то чужой. Могла и сама Зойка со злости приложить его, долго ли умеючи.
Или у маньяка было другое настроение, и он поменял способ убийства. Хотя зачем все так усложнять… но у маньяков свои мотивы, нам не понять, они люди творческие.
— Так что полиция?
— Опрашивает всех, что ж. — Роза недовольно поморщилась. — Я впущу его, он там злой как черт.
Я пожала плечами — ну, впускай, куда ж деваться. Только в ванную схожу, умыться же надо.
В ванной светло, красиво и зелено — много цветов, и чувствуют они себя тут, похоже, просто отлично. Влажность и свет им здесь обеспечены, но я помню, как обманчива эта кажущаяся безопасность, потому что ночью кто-то без лица заглядывал в окно и скребся в стекло, и я помню, как мне было страшно. До уссачки страшно, как никогда в жизни.
Полицейский оказался грузноватым мужиком лет сорока, усталым и раздраженным, в каком-то рыжем замшевом пиджаке.
— Так-таки ничего не видели и не слышали?
— Нет.
— Вот как вам это удается, ума не приложу. — Полицейский смотрит на меня со злым прищуром. — Значит, зятя вашего убила сестрица — не видели ничего и не слышали. Наушники, да. Теперь снова-здорово: ничего не видели и не слышали.
Я могу поклясться, что чувака этого вижу впервые в жизни, а вот он, похоже, отлично меня знает. Все-таки Александровск — большая деревня.
— Ну, что такого? Вы же Ковальская Линда Альбертовна, я вас сразу признал, я был в составе оперативной группы, когда сестрица ваша так замысловато обошлась со своим супругом, помните? Но вам, конечно, снизойти и по сторонам посмотреть корона мешает. Перевелся в этот район, и снова вы. Что ж так-то? Может, судьба?
— У вас еще есть вопросы, офицер?
— Нет. — Полицейский смотрит на меня, как солдат на вошь. — Вступился за вас наш начальник следствия, а зря, я думаю.
— Ага. И его телефон у меня на быстром наборе.
— Ну тут уж, как водится. — Полицейский зол и готов напасть. — Если нечего скрывать, зачем такие меры принимать?
— У нас тюрьмы заполнены гражданами, которые именно так и думали.
Я эту мусорскую фишку знаю — заболтать, уверить в полнейшей безопасности и безобидности «сотрудничества», а потом навешать всех собак. Им ведь на самом деле неважно, кто виноват, им нужно просто закрыть дело, а до чужих сломанных жизней им интереса никакого.
Полицейский заметно сдерживает позыв стукнуть меня по зубам — видимо, Ритин супруг, отстаивая мои гражданские права, нанес ему непоправимую душевную травму, и повторить тот опыт он пока не готов.
— Ладно.
Ну, вот и я думаю, что ладно. Тем более, что я и правда не могу ему помочь вообще ничем. И даже если предположить, что ночной визитер имеет какое-то отношение к убийствам, толку с этого чуть, я его не рассмотрела.
— А с ногами что?
— Стекло от сквозняка разбилось, поранилась. — Я с тоской смотрю на свои перебинтованные ступни. — Ничего, заживет.
— У меня другая информация, но ладно.
Он уходит, а я хочу просто подумать.
— Дядя Леша не был преступником.
Это с галереи смотрит на меня старший из пацанов.
— Откуда ты знаешь?
— Ну…
— То-то, что — ну. Никогда нельзя знать, кто чем является.
Я знаю, что сейчас токсично разрушаю его веру в безопасность, но дело в том, что вампиры не чудовища. Их придумали, чтобы обозначить образ опасности в мире. А самую большую опасность несут люди, разрушающие мир. Вот представьте себе, что исчезнут, например, кошки. Да крысы сожрут нас, а чума убьет тех, кого не схарчат грызуны. Или, например, исчезнут ящерицы — вымрут виды, которые питаются ими, а те, которыми питались они, расплодятся и сожрут растения и насекомых, от этого вымрут птицы, оставшиеся без опыления цветы, которые нужны еще кому-то… В общем, все очень быстро распадется, экосистема планеты рухнет.
А теперь представьте, что исчезло человечество. Представили? Кто вымрет, если не станет граждан? Да никто. Экосистема планеты восстановится лет за десять, особенно морская фауна будет счастлива, хотя и обитатели лесов найдут что отпраздновать.
Я считаю нечестным убеждать детей в том, что мир вокруг прекрасен.
— Я же слышал. — Пацан спускается вниз, опасливо оглядываясь в поисках Розы, она-то мигом пресечет такие разговоры. — Что-то плохое происходит, но самое главное — куда девается кровь?
— Куда угодно. — Я зевнула, мне хочется спать. — Но я бы не голосовала за вампиров в данном случае.
Я едва не сказала ему — «не думай об этом», но вовремя остановилась. Не надо советовать другим то, что неприемлемо для меня самой. Дети не глупые, они просто мыслят по-другому, но они наблюдательны и пронырливы, и это как раз опасно для них, потому что они видят вокруг какие-то иррациональные страхи, но не замечают настоящей опасности.
— И что ты будешь делать?
— Я? Ничего. — Я смотрю на пацана, сидящего на лестнице, и думаю, какой он по сути счастливый сукин сын. — Меня эта история не касается, пусть полиция разбирается.
— Я тут кое-что видел…
Я сажусь на диване и смотрю на него в упор.
— Что бы ты ни видел — молчи, как рыба об лед. Быть замешанным в подобные дела опасно, с любой стороны. Мусорам на тебя плевать, они твои показания вывернут как угодно, а если прознает убийца, то проживешь ты недолго. И никто тебя не защитит, только семью подставишь. Убийца может решить, что ты с кем-то поделился, и захочет убить всех.
Глаза парня округлились от ужаса, и я этому рада. Страх чаще всего сохраняет жизнь.
— А ты?
— Что — я? — Мне вообще непонятна нить беседы.
— Ты же защитишь меня, ты же наш вампир.
