Каминная полка блестит, у камина появилась решетка.
— Решетка тоже в твоем отсеке была, ключ Юзек занесет. — Миша по-хозяйски погладил рукой каминную полку. — Мы проверили, камин работает. Немного обновили его, а потом, если захочешь, оформим его по-другому. Ну, а пока и так постоит, чисто — и то ладно. В общем, живи, соседка, а то ведь как можно — в пустой комнате, ни спать не на чем, ни присесть не на что. Картины вот повесили. По-моему, неплохо.
Это две мамины картины, которые она считала наиболее удачными, те, что я забрала. На одной цветы в кувшине, на другой — наш дачный домик и мы с папой на скамейке. То, что это мы с папой, только я, наверное, понимаю. Это мое платье в тюльпанах, я его сразу узнала. Лизка с Катькой всегда убегали с местной ватагой, а я нет — там, где были эти двое, мне места никогда не было. И мы с папой часто сидели на этих качелях и разговаривали о разных вещах. Потом, когда я подросла, мы перестали разговаривать, наши с ним посиделки вытеснили проблемы «девочек» — что бы ни пыталась сказать я, мама постоянным фоном рассказывала, что вот и в школе на «девочек» жалуются, и с занятиями беда прямо, и та с мальчиком встречается, а та рассталась, что же делать, Алик, давай вместе думать.
И я как-то отошла даже не на второй, а на двадцать второй план, но картина еще с того времени, когда мы с папой разговаривали, и сейчас она висит над камином.
Дачу продали, когда папа заболел, а картина осталась.
— Это мама рисовала. — Я смотрю на картины, висящие как раз так, как я сама бы их разместила. — Она была художница.
— Понятно. — Миша уважительно кивнул, и его глаза уже не смеются. — Хорошие картины, душевные очень. А вот с инструментом повозиться придется.
С инструментом? С каким инструментом?
— А в отсеке стоял, ну так я подумал — красивая штука, что ж ей в подвале гнить.
Миша любовно тронул крышку какого-то инструмента, выглядящего как маленький рояль. Но это не рояль, я видела рояли, они большие, а это…
— Это клавесин. — Миша провел пальцами по нарядному деревянному узору вдоль крышки. — Выполнен из красного дерева, но нужно чинить и настраивать, такого мастера я не знаю, но вот Колян обещал найти. Ты не играешь?
Я не играю, конечно, — но ведь я могу и научиться.
— Если он тебе будет мешать, мы его вынесем. — Миша снова погладил крышку. — Старая штука, но уж очень под мебель подходит.
Он прав, комната приобрела какой-то элегантный, совершено европейский вид, и если бросить на пол овальный коврик, то…
— Ладно, обживайся, — Роза радуется, наверное, больше меня. — А мы…
— Погоди, Роза. — Миша остановил жену, взяв ее за руку, и Розина ладонь утонула в его ладони. — Я завтра тебе еще лестницу покрашу, а наверху, конечно, ничего толкового не сделать, но такую галерею, как у нас, сделать можно. Как немного разбогатеешь, купим материал и сделаем. Потолок-то четыре с половиной метра тут, зачем такая махина зря гуляет, а ты там себе книжки разместишь, шкафы, можно и кабинет рабочий сделать. В общем, ничего безнадежного.
— Я… спасибо вам. Я просто в шоке.
— Да что там — спасибо, взяли и сделали. — Миша, похоже, смутился. — По-соседски же. Ты, наверное, сегодня еще у нас переночуешь, ни к чему с больными ногами раскладушку на кухню таскать, тем более что замок у тебя дрянной, и дверь паршивая. Юзек завтра привезет ту дверь, что на Лермонтова, хозяин велел выбросить, а мы ее тебе пристроим, я замерил, в самый раз встанет, а там замки хорошие, этим не чета. Все, Роза, веди ее обратно к нам домой, пусть к девушке дар речи вернется.
Он смеется, он очень собой доволен, этот огромный Миша, хоть его одежда заляпана краской и он много часов возился с ремонтом, отставив свои дела. А я не знаю, что сказать, потому что никто никогда не делал для меня того, что сделали какие-то совершенно незнакомые мне люди, которых я в глаза не видела и не узнаю, даже если столкнусь с ними на улице.
— Конечно, надо к нам. — Роза потянула меня к двери. — Лак пахнет так, что голова гудит, а окно не откроешь из-за обоев. В общем, сумку со шмотками оставь, возьми книжку, если какую надо, и обратно, на наш диван, Миша дело говорит, нечего тебе активность проявлять, тетя Лутфие только послезавтра швы снимет.
Я снова огляделась.
Вот режьте меня на части, граждане, но я понятия не имею, как можно сделать такое за… ну, за сколько они это сделали, за три дня? Как?!
Я наклоняюсь над ящиком с книгами и достаю «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна» — для меня эта книга тоже на все времена, и мальчишкам она должна понравиться, и поговорить потом есть о чем. А мне никогда не случалось говорить о прочитанных книгах с кем-то, кроме родителей — и то очень давно, а с момента вооруженной экспансии «девочек» во все микротрещины нашей семейной жизни — больше никогда.
И тут вдруг.
Нет, конечно, это смешно отчасти — обсуждать книги с мелким пацаном, но знаете, что? Дети — они больше люди, чем взрослые, несмотря на хулиганство. Дети более честные в своих реакциях, и они не глупые, просто судят о мире, как и все мы — исходя из собственного опыта, а вот как раз его им не хватает. Зато в них нет подлости, двуличности и злобы, которые часто приходят с опытом, а это большой плюс.
— Это сейчас будем читать?
Мишка заметно рад моему возвращению на их семейный диван.
— Ну, да — а чего тянуть?
Скрипнули ступеньки — это Сашка устраивается послушать.
— Не хочешь к нам? — Я понимаю, что я вампир, но книжка-то у меня. — Здесь будет лучше слышно.
Сашка молча спускается вниз и с независимым видом усаживается в кресло. Тут уж все ясно как день: не очень-то и хотелось, но раз ты просишь…
И тетя Полли вручает бедолаге Тому ведро с известью и большую щетку. Что ж поделаешь, если есть доказанное преступление — всегда есть и санкция статьи.
В дверь снова стук, и я даже знаю, кто колотится, — овдовевшая накануне дама с нарисованными бровями.
Мы с пацанами переглядываемся — открывать никто из нас не горит желанием, учитывая, что в Сент-Питерсберге, штат Миссури, сейчас гораздо интереснее, даже без вампиров. Даром что старина Марк Твен его выдумал.
— Это, наверное, снова тетя Зоя. — Сашка вздыхает. — Мама с папой наверху, телик смотрят у себя в спальне. Они раньше здесь смотрели, а сейчас у себя.
Звонок задребезжал совершенно инфарктно. По ходу, у дамы сдали нервы.
Сверху послышались шаги — это Роза спускается на шум. Ну, я уж по-любому не имею права открывать дверь в ее дом, пацаны еще мелкие и решений таких не принимают, так что Роза тут — последняя инстанция.
— Зоя, ну что ты колотишься, ночь на дворе! — Роза в ярости, и мы с мальчишками сидим тихо, как мыши, слившись с ландшафтом. — Мы отдыхаем уже, и…
— Там, в отсеке… — Разукрашенная во все спектры коричневого Зоя тяжело дышит. — Там труп.
