— Ладно, поняла.
Как все это сложно, кто бы мог подумать. Я ощущаю себя загнанной в угол.
— Послушай, я все понимаю. — Докторша идет на кухню, а я плетусь следом. — Садись, поговорим.
Я покорно сажусь на табурет. От моего личного пространства уже ничего не осталось.
— Одно дело, когда рожаешь ребенка и постепенно учишься уходу за ним, и совсем другое, когда получаешь уже готового ребенка, и нужно сразу включаться. Но ребенку твои моральные терзания неинтересны, ему нужен уход, им надо заниматься, общаться, что-то вместе делать, развивать. В сад ты ее не сможешь отдать полгода как минимум, а то и год, для нее это будет ужасный стресс, она же решит, что ты ее обратно в приют привела. Пусть она подрастет, ее раны заживут, она врастет в новую жизнь, снова станет доверять миру. Так что придется тебе пока побыть мамой в декрете. Ну, что-нибудь придумаем вместе, что ж.
Девчонка захныкала, и я метнулась в комнату.
— Водички…
Я беспомощно оглядываюсь. Умеет ли она пить из чашки, или нужна бутылочка? И где ее взять? И…
Докторша уже подоспела с чашкой, и девчонка потянулась, обхватила чашку и принялась жадно пить.
— Пижамка есть? Давай я ее быстренько переодену, а ты пока застели ей кроватку, нельзя же спать на голом матраце.
В шкафу мамино постельное белье, и пахнет оно в точности так, как и дома, и я застилаю новую кроватку знакомой простыней в цветах, и наволочка тоже, и наша домашняя подушка, и одеяло знакомое, мамино. И девчонка, вдохнув знакомый запах, зарывается лицом в подушку и засыпает. На ней желтая пижама в утятах, пижама нашлась в одной из коробок, тщательно выстиранная и отглаженная. А ту, что купила Рита, сначала нужно стирать, как всякую новую вещь.
— Все, теперь не пропусти, когда ей на горшок понадобится. — Докторша щупает лоб ребенка. — Ну, вспотела немного, конечно, а сейчас ей уже совсем удобно. Горшок есть?
В одной из коробок оказался горшок, больше похожий на маленький трон. Я задвинула его в кладовку, но докторша вытащила его на свет, осмотрела и поставила у кровати. Это отвратительная идея.
— Чтоб ей далеко не ходить. Идем на кухню, есть разговор.
Она сегодня просто переполнена разговорами.
— Сначала ноги покажи. — Докторша осматривает мои многострадальные ноги и качает головой. — Нужен кипяток, я ромашки принесла, сейчас заварим и сделаем ванночку. На ночь вот этой мазью намажешь, и все успокоится.
Она ставит на плиту воду в невесть откуда взявшейся миске и снова садится на табурет. Плита работает, газ горит голубоватым пламенем, и я зачарованно смотрю на это.
— Чаем-то угостишь? Сиди, я сама себе налью. — Она включает мой новый чайник и сыплет в чашку чай. — Весь день я думала о нашем утреннем разговоре, и кое-что вспомнила.
— Да?
— Да. — Докторша сурово смотрит на меня. — Негодная девчонка, никакого почтения к старшим!
— Ага, вообще никакого.
— Молчи лучше. — Докторша налила в чашку кипятка, а я снова принялась за компот. — Наверху жила у нас старуха, Мироновна. Там сейчас Юзек живет, бабка ему какой-то дальней родней приходилась, а как состарилась совсем, Юзека отец за ней ухаживал, и квартира ему досталась, а он ее сыну отдал. Ну, это все неважно, а важно другое. Там квартира такая: одна основная комната, вторая в мансарде — вот такая же, как у тебя наверху, только там из прихожей было две двери, в одной комнате жила Мироновна, а маленькую время от времени сдавала. И одно время там квартирантка жила, Полина. Приехала не то из Торинска, не то из Суходольска, точно-то я не помню, а работала на кондитерской фабрике, конфеты приносила всем соседям. Хорошая была женщина, очень красивая, но судьба как-то не задалась, и она приехала сюда. А жить-то где, общежитие не дали, квартиру отдельную снимать — дорого, вот и жила у Мироновны в этой комнате злополучной. Жила тихо, никого не трогала, а потом вдруг вспыхнул жуткий скандал — местные бабы обвинили Полину, что она путается с их мужьями. Тут во дворе флигель, там жила Лешкина мать, Галина Митрофановна — ну, того Лешки, что Зойкин муж, которого убили недавно. А тогда еще и его отец жил, на тот момент ему под шестьдесят было, а Лешка был подростком, он поздний у них, долгожданный, и семья была хорошая, а тут этот скандал, и Василия Сергеевича, отца Лешкиного, тоже припутали, что он, дескать, ходил к Полине, Митрофановна тогда, помню, даже выгнала Василия Сергеевича из дома. Зойкиного отца тоже туда подвязали, и Ленькиного — того Леньки, что убили недавно, и еще кое-кого. Колотились тогда бабы к Мироновне в квартиру, даже милиция приезжала, а Полина вдруг пропала, как в воду канула. Ну, Рустам говорил — что ей, сама-одна, что курай в степи, снялась с места и уехала подальше от сплетен и скандалов. Ни родни у нее, ни детей. И никто ее, конечно, не искал — уехала и уехала, что ж теперь. Я сразу и не вспомнила о ней — вот так, с ходу, потому что было это очень давно, я даже фамилии ее не помню. И я думаю — а что, если это она там… ну, в твоем отсеке? Никто не видел, как она съезжала, Мироновна тоже, и кое-какие вещи ее остались, а теперь я думаю — возможно, что никуда она и не уезжала, заманили ее в подвал и убили, ведь знали, что искать не станет никто.
— Кто это мог сделать?
— Да кто угодно. Скандал был большой, бабы бунт устроили, стыдно было смотреть, и маленькая Эльмира спрашивала, что за крик, а что ей скажешь.
— А кто конкретно этот скандал затеял?
— Кто знает… но приходила ко мне Зойкина мать, Ирина, — она рассказала, и о Рахиме что-то говорила, но я точно знаю, что Рахим не изменял мне, он не такой был человек. А сначала Галина приходила, Лешкина мать, намекала на Полину и Рахима, но я ее сразу прогнала с такими разговорами, это было просто нелепо.
Ну да — он только дочь вашу убить мог, теоретически, а попарить на стороне морковку — так это никогда.
— А кто же был первоисточником, так сказать?
Докторша вздохнула.
— Думала я тогда об этом, и кажется мне, что это Галина Митрофановна. Она авторитетом большим пользовалась, ну и всех окрестных детей она принимала в нашем роддоме, легкая была у нее рука на эти дела. Но вот зачем ей это понадобилось… не иначе, чем-то ее обидела Полина. Галина Митрофановна была весьма крутого нрава дама, и уж если ей кто дорогу переходил, ничем не гнушалась. Вот как невзлюбила она невестку, например — ну, и не дала им с Лешкой жизни. По итогу Лешка спился… хотя тут и он виноват, конечно, а все ж… Ну, это неважно теперь, а относительно останков, то одна Полина исчезла так.
— Как же теперь узнать, она или не она. — По кухне, перебивая запах свежей краски, распространяется травяной аромат. — Закипело…
— Выключай, пусть остынет. Как остынет так, что ноги сможешь держать, посидишь минут десять, потом ноги вытрешь, вот этой мазью намажешь, носочки наденешь — и в постель. К утру воспаление уйдет. — Докторша пьет чай маленькими глотками. — А как узнать… мы тогда работать начали, я в детской больнице, Рустам — в городской травматологии. А Полина эта в цеху неосторожно травмировалась, и дали ей отгулы, только бы не было несчастного случая на производстве, ну а ей деваться некуда, работа нужна, пришла домой, а рука-то сломана, болит. Она вечером к нам пришла со слезами, и я ее повезла к Рустаму, у него как раз дежурство было, и он там ей снимок делал, гипс накладывал — ну, все как полагается. Ругался, что вот выбросили человека — лечись, как знаешь, а ей выплата была положена и что-то там еще, но тогда комиссия, расследование, а так просто дали отгулы, а на работе она числилась как работающая, и зарплата начислялась. Полина же очень просила шума не поднимать, начальства боялась. А у нее была сломана правая лучевая кость, это я отлично помню. У нас в отсеке коробки, там ее история болезни должна быть и снимок тоже. Рустам писал статьи в медицинские журналы, и кое-какие документы брал домой. Те, каких не хватятся. Вот там у него есть снимок тогдашний, я отлично помню, как он мне его показывал и говорил: смотри, классический перелом, как в учебнике.
