Похоже, остров с Русальим камнем княжеским воинам очень не нравился.
Спустя два часа ушкуй осторожно пробрался в заводь возле замкового острова и привалил к причалу. Паренек помог спутнице выбраться из судна, они вместе направились по вымощенной булыжником тропинке к тайницкой калитке – каковая здесь, на острове, была «тайной» только по названию.
– Люди сказывают, русалки девы зело пригожие, – удерживая спутницу за пальцы, припомнил Василий. – Я вернулся с острова русалок с красавицей ненаглядной, ни с кем не сравнимой. Интересно, что люди о сем ныне подумают?
– Ну, положим, ты туда со мною уплывал, со мною и вернулся, – нашла ему оправдание Софья. – Так что ничего страшного не заметят.
– Ты родилась и выросла на сем озере, лебедушка белая, шея тонкая, волосы золотые, глазки карие, – нараспев произнес княжич. – На камне колдовском греешься, воде жертвы приносишь, взглядом завораживаешь, словами чаруешь, дыханием манишь. Скажи мне, княжна Софья, как можно отличить девицу красную от девы озерной?
– Коли устоять пред девой не способен… Стало быть, чародейка и есть! – многозначительно подмигнула ему девочка.
– И обречен тогда красный молодец до самых своих последних дней…
Договорить княжичу не удалось. Из калитки выбежал Пестун, торопливо поклонился:
– Зухра преставилась, Василий Дмитриевич! Прости, недосмотрели…
– Умерла? – отпустив руку спутницы, переспросил изменившийся в лице паренек. – Но как это случилось, почему? Она же была весела и здорова!
– Вскорости после того, как ты отплыл с Софьей Витовтовной, – покосился на девочку старый холоп, – нашли ее лежащей возле лестницы. Уже без дыхания.
– Упала? О ступени ударилась? – с тревогой спросила княжна.
– Крови не было, – покачал головой Пестун. – Хотя, может статься, перелом внутренний, под кожей. Такое случается.
– Где она?
– В молельную комнату отнесли, – снова поклонился дядька. – Мы все вспомнить пытались, каковой веры она держалась? Так и не поняли. Посему митрополит решил ее душу по христианскому обряду отмолить. Потому как из святых мест она с тобою приехала и любые ее грехи и язычество былое всяко должны быть прощены. По-христиански, в общем, отчитает.
– Я покажу, где это, Василий, – теперь уже княжна взяла гостя за руку и потянула за собой в замок.
Молельная комната оказалась часовенкой размером всего три на три сажени с крестообразным окном и двумя большими распятиями у двух из стен. И при том – ни одной иконы. Тело Зухры, до подбородка накрытое полотном, лежало на столе, в изголовье склонил голову в молитве митрополит Киприан, держащий в руках перед собой массивный крест.
– Как же так? – подошел ближе к усопшей княжич, положил ладонь невольнице на ногу. В его душе было пусто и черно, на сердце скребла тоска: – Почему? Еще утром она не ощущала никаких недугов, а сейчас ее уже отпевают!
– Все в руках божиих, чадо мое, – прервав молитву, ответил ему святитель. – Люди смертны. У них случаются скрытые недуги, они оступаются, а порою просто давятся пищей. Жизнь и смерть надобно принимать как данность и всегда быть готовым покинуть сей грешный мир. Всегда надобно вовремя исповедоваться и причащаться, дабы душа всегда была чиста и в надлежащий час вознеслась в небесные чертоги, а не скиталась в адовых пустошах…
Софья тоже смотрела на опущенные веки невольницы и слабо усмехалась.
Ее расчет оказался точен. Разумеется, холопы не стали прибираться в хозяйской опочивальне. Наводить порядок, чистить и убирать – бабье дело. И разумеется – рабыня не устояла перед соблазном допить хозяйское вино. Но самое главное – смерть случилась, когда княжна была далеко посреди озера. Сиречь – находилась вне всяких подозрений.
– Ну что, получила, худородка? – одними губами прошептала Софья. – Так кто из нас в итоге оказался хитрее?
Девочка подступила к гостю и, согнав улыбку, сзади обняла Василия:
– Мне так жаль, княже… Мне так жаль… – Она ткнулась лбом в затылок паренька, прошептала: – Крепись. Сочувствую твоему горю. Она была тебе дорога, Василий?
– Она служила мне больше четырех лет, – сглотнул княжич. – Проехала со мною через все края тысячи верст, отказалась от свободы возле собственной деревни, дабы остаться рядом. И вот… Почти у самой Москвы… – Он вздохнул. – Я привык к ней так же, как к своему поясу, как к своей одежде. Всегда рядом, всегда преданная. И вот вдруг… Ее больше нет…
– Я знаю, что можно для нее сделать… – еще тише сказала девочка.
– Софья, ей не поможет уже ничего! – снова горько сглотнул паренек. – Она мертва!
– Тс-с… – дохнула сзади в самую шею девочка. – Ее нельзя оживить, но можно указать верный путь ее душе. Отдать ей последний долг, проводить в царствие мертвых. Святилище всех богов находится здесь совсем неподалеку. Давай устроим тризну от ее имени, поклонимся духам земли, воды и небес. Духи найдут для Зухры путь к ее богам, ее радуницам и ее предкам. И ее душа обретет покой. Зухра мертва, но я знаю, как можно помочь ее душе, Василий… Ты этого хочешь?
– Да, конечно! – повернулся к Софье княжич.
– Тише! Мы же в храме! – опять осадила его девочка, наклонилась вперед и перешла на шепот, дыша в самые губы: – Киприан услышит, ругани не оберешься. Я возьму ее волосы и ее имя и приготовлю кутью. Завтра отвезем сию жертву в угощение богам и сотворим правильные поминки.
Она чуть отодвинулась, широко перекрестилась, поклонилась покойнице, святителю и распятиям и вышла из замковой молельни.
Василий пробыл возле мертвой невольницы больше часа, навсегда прощаясь со своею первой любовью. После чего, примирившись с потерей, поднялся к себе.
К утру же внутри у княжича осталось только сосущее чувство непривычного одиночества.
Зухры ему очень не хватало. Очень сильно!
Но тем не менее – она была всего лишь подарком царя Тохтамыша. Служанкой. Княжич ее не выбирал, не искал, он не намеревался связывать с нею своей судьбы. И потому сия потеря не казалась Василию столь уж совершенно невосполнимой.
Однако Софья о сем смирении своего юного гостя пред волей Господа, понятно, не догадывалась и еще перед завтраком предупредила княжича:
– Я сделала все нужное, Василий… Коли хотим успеть вернуться засветло, надобно отправляться сразу после трапезы. Там двадцать верст в один конец!
– Я готов хоть сейчас, – развел руками паренек. – Я путник, мне переодеваться не надобно. Мой дом седло.
– Как ты романтичен, – чуть прикусила губу девочка. – Хотела бы я произносить подобные слова с такой же легкостью!
– Ну, для этого женщине придется одеваться по-татарски, – улыбнулся ей княжич. – Ездить верхом удобнее в шароварах.
– Всегда мечтала примерить такой наряд, – честно ответила девочка. – Но, боюсь, матушка и батюшка не поймут. Придется скакать, как умею.
