– Глазам своим не верю, – вздохнула Амелия. – Этого добра хватит, чтобы восстановить Рамзи-Хаус дважды.
– Не совсем, но вроде того. – Кэм окинул сокровища опытным взглядом.
Нахмурясь, Амелия перебирала драгоценные вещи.
– Кэм? – спросила она после долгой паузы.
– Да? – Он определенно уже потерял интерес к сокровищам.
– Ты не возражаешь, если мы ничего не скажем Лео… пока он… ну, не станет более разумным? Иначе я боюсь, что он опять сбежит из дома и натворит что-нибудь.
– Я бы сказал, что это вполне обоснованное беспокойство. Да, мы подождем, пока он не изменит свои взгляды на жизнь.
– А как ты думаешь, Лео и вправду изменится? Он станет прежним?
Кэм прижал Амелию к себе и сказал:
– У цыган есть поговорка: «Ни у одной кибитки колеса не вечны».
Разделявшее их одеяло соскользнуло, и от внезапного холода Амелия передернула плечами.
– Скорей ложись обратно. Согрей меня.
Кэм снял рубашку и тихо рассмеялся, почувствовав, что она нетерпеливо расстегивает пуговицы брюк.
– Что случилось с моей застенчивой gadji?
– Боюсь… – она без смущения стала гладить его твердую плоть, – что постоянное общение с тобой сделало меня такой бесстыжей.
– Вот и хорошо. Я на это надеялся. – Кэм застонал от прикосновения ее пальцев. – Амелия, если у нас будут дети… ты не возражаешь, что в них будет частица цыганской крови?
– Нет, если ты не против, что в них будет еще и кровь Хатауэев.
– А я-то думал, что кочевая жизнь – вот это настоящий вызов, а оказывается… Знаешь, даже очень смелого человека напугала бы твоя семейка.
– Ты прав. Я до сих пор не могу понять, почему ты согласился взвалить на себя наши бесконечные проблемы.
– Потому что я люблю тебя. – Предоставив ей возможность полюбоваться своим обнаженным телом, он скользнул под одеяло.
– А как же твоя свобода? Тебе не жаль, что ты ее теряешь?
– Нет, любовь моя. – Кэм протянул руку и потушил лампу. – Я ее наконец нашел. Здесь, рядом с тобой.
