Это предложение менее футуристично, чем кажется на первый взгляд. Граждане, отобранные по жребию, ныне уже обладают властью. Изучение общественного мнения с помощью random samples
[104] всего за несколько лет повсюду в Европе превратилось из нейтрального барометра для политического климата в чрезвычайно важный инструмент, на основе которого политические партии корректируют свой дискурс. Теперь оно не только служит для измерения популярности той или иной партии, политика или мероприятия – нет, теперь оно само по себе стало политическим фактом. Его влияние велико. Управляющие придают ему большое значение, decision-makers
[105] его учитывают. Те, кто предлагают жеребьевку, преследуют лишь одну цель: сделать уже существующий процесс прозрачным.
Одним словом: чего же мы ждем?
Заключение
Мы разрушаем свою демократию, сводя ее к выборам, тогда как выборы не были даже задуманы как демократический инструмент. Так можно одной фразой обобщить рассуждения, которые я развивал в первых трех главах этой работы. В четвертой главе я рассмотрел, как в наши дни можно снова ввести жеребьевку – исторически более демократичный инструмент.
А что, если ничего не изменится? Что, если национальные правительства, партии и политики скажут: «Жеребьевка? Очень хорошо, но мы уже много сделали для гражданина в последние годы, правда же? Мы же придумали много новых инструментов». Верно. Тот, у кого есть жалобы, во все большем числе стран может попасть к омбудсмену. Тот, у кого есть собственное мнение, уже может время от времени голосовать на референдуме. Тот, кто соберет достаточно подписей, может в порядке «гражданской инициативы» внести что-либо в повестку дня. Все это формы высказывания, которых не существовало раньше – раньше, когда правительство вело диалог с союзами, советами, комиссиями и с самим собой.
Эти новые инструменты ценны, особенно теперь, когда организованное гражданское общество обладает меньшим влиянием. Но их все еще далеко не достаточно. Гражданская инициатива доставляет нужды народа до порога законодателя, как если бы это были бутылки молока. Не дальше. Народ может принять на референдуме уже подготовленный и выданный ему через окошко законопроект. Не раньше. Только тогда можно критиковать его с пеной у рта. Поэтому разговоры с омбудсменом ведутся в саду – подальше от законодательного процесса. Не ближе. В скобках замечу, что омбудсмен и является, фигурально выражаясь, садовником правительства: он болтает с соседями и таким способом узнает об их заботах.
Новые инструменты? Конечно, но гражданина все еще боязливо держат снаружи. Двери и окна законодательного дома остаются закрыты. Внутрь никому не попасть, даже через лаз для кошки. В свете нынешнего кризиса такая агорафобия может только удивлять. Похоже, что политики испуганно закрылись в своем собственном замке и украдкой смотрят из-за занавесок на уличную суматоху. Не лучшая позиция: она только еще больше возбуждает беспокойство.
Без коренных перемен этому строю не суждено просуществовать долго. При виде того, как снижается явка на выборы и членство в партиях, как презирают политиков, при виде того, с каким трудом формируется правительство, как мало оно может сделать и как трудно его за это наказать, при виде того, как быстро набирают силу популизм, технократия и антипарламентаризм, при виде того, как все больше граждан жаждут высказаться и как быстро их стремление переходит в разочарование, сознаешь: мы уже тонем. Времени осталось немного.
Все очень просто: или двери распахнут сами политики, или в обозримом будущем их выломают рассерженные граждане, скандирующие лозунги вроде «No taxation without participation!
[106]», одновременно вдребезги разбивая в доме демократии обстановку и вынося на улицу люстру власти.
К сожалению, это не фантазии. Пока я дописывал эту книгу, организация Transparency International опубликовала свой «Global Corruption Barometer». Приведенные в нем сведения откровенно шокируют. Повсеместно политические партии рассматриваются как наиболее коррумпированные организации в мире. Почти во всех западных демократиях они красуются на первом месте. Цифры по Европейскому союзу драматические.
Как долго это еще может продолжаться? Ситуация шаткая. Будь я политиком, потерял бы сон. Как страстный демократ, я уже плохо сплю. Это бомба замедленного действия. Сейчас, кажется, еще спокойно, но это затишье перед бурей. Это безмолвие 1850 года, когда казалось, что рабочий вопрос сошел на нет. Это затишье перед длительным периодом высокой нестабильности. Тогда речь шла об избирательном праве, сегодня речь идет о праве высказаться. Но, в сущности, это одна и та же борьба – борьба за политическое освобождение и за демократическое участие. Мы должны деколонизировать демократию. Мы должны демократию демократизировать.
Еще раз: так чего же мы ждем?
Послесловие
Автомобиль починить легче, пока он ездит, чем после аварии.
Три года назад я написал работу, которая вызвала много споров. Когда книга была еще в типографии, на нее обрушились два очень известных политолога, не успевшие ее прочитать. Когда она вышла в свет, некоторые критики вместо текста книги отрецензировали ее название. Кроме того, некоторые сложившиеся политики и журналисты отреагировали со странной обидой, как будто я у них что-то отнял, – до сих пор не знаю, что именно: игрушку, привилегию, кусок власти? В их аргументах зачастую просто невозможно разобраться.
Все-таки моя основная мысль была проста: что выборы не являются синонимом демократии, а иногда даже наносят ей ущерб. Что это не так уж глупо, учитывая, что они были введены два века назад именно для того, чтобы остановить демократию. Что существует еще одна древняя, но забытая процедура, с которой стоило бы стряхнуть пыль.
Но были также и разумные комментарии. Множество разборов, однодневных конференций и дебатов, которые расширили мои представления. Некоторые дискуссии в интернете доказали, что в социальных сетях могут не только кричать. Многие ветераны политики в Бельгии и Нидерландах в конце концов признали, что с нынешней демократией не все в порядке, и изъявили готовность обдумать предложение о проведении жеребьевки в дополнение к выборам, чтобы сделать представительную систему еще представительнее.
Что, кстати, было такого революционного в этом предложении? Уже сейчас мы ежедневно используем жеребьевку в наших демократиях, вот только используем самый плохой из ее возможных вариантов – изучение общественного мнения. При изучении общественного мнения у случайной выборки людей спрашивают, что они думают, если не думают, – и их ответ влияет на политику. Но не было бы целесообразнее узнать, что думают те же самые люди, имея возможность подумать? Да еще если бы к этому прислушивались политики?
