Сестры, недовольно поворчав, кивнули все же в знак согласия и расселись по углам. За окном все еще было темно, и раскачивание кареты убаюкивало. Через пару минут обе сестры уже дремали.
Взглянув на Амелию, Кэм увидел, что она все еще не спит. Он погладил ее по лицу и шее, заглядывая в чистые голубые глаза.
— Почему он не признался, Кэм? — прошептала она. — Почему он отдал Уин доктору Харроу?
Кэм ответил не сразу.
— Он боится.
— Чего?
— Того, что он может с ней сделать.
Амелия нахмурилась, не понимая.
— Это какая-то бессмыслица. Меррипен никогда не сделает ей ничего плохого.
— Не намеренно.
— Ты говоришь об опасности сделать ей ребенка? Но Уин не согласна с мнением доктора Харроу и говорит, что даже он не может с уверенностью сказать, что рождение ребенка ее убьет.
— Дело не только в этом. — Кэм вздохнул и крепче обнял жену за плечо. — Меррипен никогда не говорил тебе, что он был ашарайбом?
— Нет. А что это значит?
— Этим словом цыгане называют воина, цыганского воина. Мальчиков с пяти-шести лет начинают обучать кулачному бою. В этих боях не существует правил, не существует ограничений по времени. Цель — нанести как можно больше увечий сопернику, бить его до тех пор, пока он не сможет продолжать борьбу. Те, кто натаскивает мальчишек, получают деньги от зрителей. Я видел ашарайбов, которые становились после боя калеками, слепыми, которых убивали во время состязания. Они дерутся со сломанными кистями и ребрами, если необходимо. — Кэм рассеянно гладил Амелию по волосам, продолжая рассказ. — В нашем племени ашарайбов не было. Наш барон считан такой обычай слишком жестоким. Разумеется, мы учились драться, но на нас никто не зарабатывал.
— Меррипен… — прошептала Амелия.
— Насколько я знаю, с ним все вышло еще хуже, чем с другими ашарайбами. Человек, который его растил… — Кэм почувствовал, что ему трудно говорить.
— Его дядя?
— Наш дядя. — Кэм уже успел рассказать жене, что они с Меррипеном братья, но не рассказывал ей всего, что поведала Шури. — Он растил Меррипена так, словно тот был его бойцовской собакой.
Амелия побледнела.
— Что ты имеешь в виду?
— Он хотел, чтобы Меррипен вырос злобным, как животное, которое дерется на забаву публики. Его морили голодом и холодом, его держали в черном теле. Его довели до того состояния, когда он мог драться с кем угодно и при каких угодно обстоятельствах. Его научили всю нечеловеческую жестокость, с которой относились к нему те, кто должен, был о нем заботиться, обращать в агрессию и выплескивать на соперника.
— Бедный мальчик! — пробормотала Амелия. — Теперь становится понятно, отчего он попал к нам таким. Он был полудиким. Но… все это было давно. С тех пор жизнь его изменилась. И, раз он так ужасно страдал в детстве, разве он не хочет быть любимым сейчас? Разве не хочет быть счастливым?
— Если бы в жизни все происходило так, моя милая, на свете не было бы несчастных. — Кэм улыбнулся, глядя в ее озадаченное лицо. Неудивительно, что Амелии, воспитанной в большой, дружной и любящей семье, трудно понять человека, который боится собственных потребностей так, словно они его худшие враги. — Что, если бы тебя все твои детские годы учили тому, что единственный смысл твоего существования — это причинять боль другим? Что насилие — все, на что ты способен? Как можно это забыть? Ты не можешь. Поэтому ты скрываешь это насколько можешь, постоянно осознавая то, что лежит в глубине.
— Но… это же ясно, что Меррипен изменился. Он хороший человек со многими прекрасными качествами.
— Меррипен с тобой бы не согласился.
— Ну что же, Уин ясно дала понять, что готова принять его таким, какой он есть.
— Для него не важно, что она готова его принять. Он исполнен решимости защищать ее от самого себя.
Амелии очень не нравилось иметь дело с проблемами, для которых у нее не было готового решения.
— Тогда что мы можем сделать?
Кэм наклонил голову и поцеловал жену в кончик носа.
— Я знаю, что тебе неприятно слышать это, любовь моя, но сделать мы можем не так уж много. Все в их руках.
Амелия покачала головой и проворчала что-то, уткнувшись в его плечо.
— Что ты сказала? — спросил он с веселым удивлением.
Она подняла на него глаза и виновато улыбнулась:
— Мне очень не нравится оставлять будущее Меррипена и Уин в их руках.
В последний раз, когда Уин и Лео видели поместье Рамзи, оно было в руинах и наполовину сгоревшим, на земле ничего не росло, кроме сорняков. И в отличие от прочих членов семьи они не имели возможности видеть поместье на различных стадиях его перерождения.
Обширное южное графство Гемпшир охватывало берег моря, пустоши и дремучие леса, изобилующие живностью. В Гемпшире климат был более мягким и солнечным, чем на большинстве остальной территории Англии. Несмотря на то что Уин не очень долго прожила в Гемпшире до того, как уехала во Францию, в клинику доктора Харроу, у нее было ощущение, что она вернулась домой. То было приветливое, дружелюбное место с живописным городком Стоуни-Кросс, до которого из поместья Рамзи можно было дойти пешком.
Казалось, сама погода постаралась, чтобы представить поместье в лучшем виде. Ярко светило солнышко, и лишь на горизонте в небе маячили легкие белые облака.
Карета проехала мимо караульной будки, выстроенной из серо-голубого кирпича с отделкой из кремового известняка.
— Этот дом здесь называют Блу-Хаусом, — сказала мисс Маркс, — по вполне понятным причинам.
— Какой чудный домик! — воскликнула Уин. — Никогда не видела кирпичных строений такого цвета в Гемпшире.
— Стаффордширский голубой кирпич, — сказал Лео, высунув голову из окна. — Теперь, когда кирпичи можно привозить из других мест по железной дороге, строителям нет нужды делать их на месте.
Они ехали по протяженной подъездной дороге к дому, который был окружен бархатной зеленой лужайкой с выложенными белым гравием дорожками. Дом с лужайкой огораживала еще совсем молодая живая изгородь, вдоль которой росли такие же молодые розовые кусты.
— Господи, — пробормотал Лео, когда они приблизились к самому дому. То было строение из камня цвета сливок, с остроконечными башенками и многочисленными жизнерадостными мансардными окнами. Гребни кровли над балками, скрепляющими ее скаты, а также над эркерами окон, были выполнены из терракотовой рифленой черепицы, тогда как остальная часть крыши была сделана из голубого сланца. Особенности архитектуры старого дома были сохранены, но при этом дом стал выглядеть намного лучше, чем прежде. Старое и новое так органично сплелись, что с первого взгляда нелегко было понять, где тут остатки старого и где новодел.
