— Расскажи мне, — прошептала она.
Меррипен покачал головой. По спине его пробежала дрожь. Она закинула руку ему за шею. Медленно она опустила голову к его плечу, так что лицо ее оказалось наполовину скрыто от него.
— Расскажи мне, — настойчиво повторила она.
Кев понял, что пропал. Сейчас он не мог ничего от нее утаить. И он знал, что то, в чем он собирался признаться, внушит ей отвращение. Однако он все равно должен был ей рассказать.
Он безжалостно открыл ей все, пытаясь заставить ее понять, каким чудовищем он был, каким чудовищем до сих пор остается. Он рассказал ей о мальчиках, которых он избивал до кровавого месива, о тех, кто, возможно, умер потом. Он рассказал ей, как жил — словно зверь, питаясь объедками. Как воровал. Рассказал о приступах ярости, которые порой овладевали им. Он был убийцей, вором, попрошайкой. Он рассказал ей о жестокостях и унижениях — обо всем, о чем, наверное, не стоило рассказывать.
Кев никогда никому не признавался в этом, но сейчас внутри у него словно прорвалась плотина и все то, что всегда скрывалось, вырвалось наружу. Кев с ужасом осознавал, что потерял над собой контроль, потерял, возможно, навсегда, что когда бы он ни попытался что-то скрыть, Уин достаточно будет нежно прикоснуться к нему и прошептать что-нибудь ласковое, как он тут же выложит перед ней все точно болтливый преступник перед священником, пришедшим исповедовать его перед виселицей.
— Как мог я прикасаться к тебе этими руками? — прошептал он, и в голосе его звучала мука. — Как могла ты снести мое прикосновение, как могла позволить мне касаться тебя? Господи, если бы ты знала обо всем, что я делал…
— Я люблю твои руки, — пробормотала Уин.
— Я слишком плохой для тебя. Но нет того, кто был бы тебе под стать. И у меня нет того, что есть у всех прочих.
Уин подняла на него глаза, словно не вполне понимала, о чем он.
— Для мужчины, — продолжал Кев, — будь он хорошим человеком или плохим, как бы он ни любил женщину, как бы далеко ни был готов зайти ради нее, существует черта, которую он не готов переступить. Для меня такой черты нет. Нет Бога, нет морали, нет веры ни во что. Кроме тебя. Ты — моя религия. Я бы сделал все, чего бы ты ни попросила. Я бы дрался, воровал, убивал ради тебя. Я бы…
— Тихо. Господи. — Она задыхалась. — Нет нужды нарушать все заповеди, Кев.
— Ты не понимаешь, — сказал он и отстранился, чтобы посмотреть на нее. — Если ты веришь хоть в малую часть того, о чем я тебе рассказал…
— Я понимаю. — Лицо ее было лицом ангела, нежным и сочувствующим. — И верю тому, что ты сказал… но я не согласна с теми выводами, которые ты сделал. — Руки ее вспорхнули к его худым щекам. — Ты хороший человек, ты умеешь любить. Цыганский барон пытался убить это в тебе, но ему это не удалось. Из-за того, что ты сильный. Из-за того, что у тебя щедрое сердце.
Она вновь опустилась на кровать и потянула его за собой.
— Успокойся, Кев, — прошептала она. — Твой дядя был плохим человеком, но то, что он сделал, должно быть похоронено вместе с ним. «Пусть мертвые хоронят мертвых» — ты знаешь, что это означает?
Он покачал головой.
— Это значит, что прошлое должно принадлежать прошлому. Человек должен смотреть только вперед. Только так можно найти новый путь. Новую жизнь. Это христианское изречение, но мне кажется, что и для цыган в нем есть смысл.
В этом высказывании было больше смысла, чем, возможно, видела в нем Уин. Цыгане необычайно суеверны в отношении того, что связано со смертью и мертвецами. У них принято уничтожать все вещи, которые принадлежали тем, кто умер. Принято упоминать имена ушедших как можно реже. И делалось это не только ради живых, но и ради мертвых тоже. Чем меньше останется у них на этом свете, чем меньше их будут здесь вспоминать, тем меньше будет их тянуть вернуться. И это хорошо, ибо лучше не возвращаться, чем влачить существование призрака. Пусть мертвые хоронят мертвых… но Кев не был уверен, что у него получится.
— Трудно отпустить прошлое, — хрипло проговорил он. — Трудно забыть.
— Да. — Уин крепко обняла его. — Но теперь у тебя будет столько приятных мыслей и забот, что плохое забудется само собой.
Кев долго молчал. Он лежал, прижавшись ухом к ее сердцу, слушая, как оно стучит, слушая, как она дышит.
— Я знала, когда только тебя увидела, чем ты станешь для меня, — пробормотала Уин спустя несколько минут. — Еще тогда, когда мы были подростками. Ты был полудиким, злым мальчишкой. Я влюбилась в тебя сразу. Ты ведь тоже это почувствовал, верно?
Он едва заметно кивнул, наслаждаясь ее близостью. От кожи ее пахло сладкой сливой с едва уловимым мускусным запахом, возбуждающим запахом женщины.
— Я хотела приручить тебя, — сказала она. — Не до конца. Лишь настолько, насколько это необходимо, чтобы я могла быть рядом с тобой. — Она провела рукой по его волосам. — Как ты мог пойти на такой вопиющий шаг? Что заставило тебя похитить меня? Разве ты не знал, что я готова бежать с тобой по своей воле?
— Я должен был сделать все по правилам, — приглушенно проговорил он.
Уин тихо засмеялась и погладила его по голове, чуть царапая кожу. Он едва не заурчал, как довольный кот.
— Формальности соблюдены. Пора возвращаться?
— А ты хочешь?
Уин покачала головой.
— Хотя… Я бы не отказалась что-нибудь перекусить.
— Я привез еду в коттедж до того, как приехал за тобой.
Она игриво обвела кончиком пальца мочку его уха.
— Какой ты предусмотрительный преступник. Так мы можем тут провести весь день, да?
— Да.
Она потянулась, как довольная кошечка.
— Кто-нибудь за нами придет?
— Сомневаюсь. — Кев ниже опустил простыню и прижался лицом к роскошной долине между ее грудями. — И я бы убил первого, кто приблизится к порогу.
Уин тихо рассмеялась.
— Что смешного? — спросил Кев, не шевелясь.
— О, я просто подумала обо всех тех годах, которые провела, пытаясь выбраться из постели, чтобы быть с тобой. И вот я приехала домой, и все, чего я хочу, это вернуться назад в постель. С тобой.
На завтрак они съели кролика, запивая его крепким чаем с горячими тостами с расплавленным сыром. Завернувшись в рубашку Меррипена, Уин сидела на табурете на кухне. Она с удовольствием смотрела, как играют мышцы его спины, когда он наливал горячую воду в небольшую переносную ванну. С улыбкой она сунула в рот кусочек крольчатины.
— Похищение и все прочее разбудило во мне зверский аппетит.
— Похититель тоже проголодался.
В этом обычном домике была какая-то волшебная атмосфера. Уин чувствовала себя так, словно попала в зачарованный лес, в сказку. Она почти боялась того, что все это ей снится и что она сейчас проснется дома одна, в своей целомудренной постели. Но присутствие Меррипена было слишком осязаемым, слишком реальным, чтобы все это оказалось сном. И ощущения в ее теле служили еще одним доказательством того, что все это ей не приснилось. Что она была с мужчиной, который ею овладел.
