– Сидел я. Нас в тыл везли, еще советские. В пути выломал доску и спрыгнул на рельсы.
– Один?
– Нет. Нас было пятеро. Но все разошлись в разные стороны. Так все время в лесу и сидел. В деревни заглядывал. Где давали, а где и так… брал…
– Откуда у вас оружие?
– У мертвого взял.
– Когда и где?
– Дня три назад. В лесу наткнулся. Их там было человек пять. Трое немецких солдат и этих… двое было.
– Этих? Кого это?
– Ну… Двое их было. В гражданской одежде – ну, вот как в моей. У одного я винтовку и взял.
– Зачем?
– Всегда пригодится. Не каждый в наше время захочет что-то съестное отдать за просто так. Вот ружье-то и в самый раз будет.
– Какое еще оружие было у убитых?
– Автоматы были, еще винтовка одна была, только приклад у нее был пулями попорчен.
– Почему вы не взяли автомат?
– Не знаю я этого оружия. Ружье привычнее.
– С оптическим прицелом?
– Ну, из него же и так стрелять можно? Да и не собирался я стрелять, так, для виду взял. Да и спокойнее с ним…
– Однако же вы из него стреляли?
– Не я. Это еще прежний… хозяин, наверное, стрелял.
– Зачем вы залезали в танк?
– Искал еду. Я оттуда консервы взял и сухари.
– Так? – это он уже к полицаям.
– Да, все так. Он еще банку гуталина оттуда выбросил. А сухари у него в логове были, и одна открытая банка от консервов там же была. А вторую банку мы забрали, он ее открыть не успел…
– Достаточно. Вы говорили, – это он уже ко мне, – что вы бежали из эшелона, где вы сидели. Как это?
– Ну, сидел-то я не в эшелоне, конечно. А в тюрьме.
– За что?
Я продемонстрировал ему свои руки.
– За это самое и сидел. Это, может, для вас тюрьма – плохо. А я уж и привык.
– Зачем же бежали?
– Так на воле все одно лучше. Да и слух прошел, что могут нас и не довезти вовсе.
– В смысле, не довезти?
– В том самом, что могут и к стенке поставить. Было уже такое, я слышал.
– То есть вы хотите сказать, что бежали из эшелона и три месяца скрываетесь в лесах?
– Да уж и поболе трех месяцев будет…
– На что же вы надеялись?
– День прошел – уже и хорошо. Там дальше видно будет. А мне и так неплохо.
– И как же долго вы так собирались жить?
– Я в свое время из тайги, с Колымы, семь месяцев выходил – и ничего, вышел.
Переводчик повернулся к обер-лейтенанту, и они минут пять о чем-то переговаривались. Поверили или нет? Чего мне теперь от них ожидать? Сказка моя шита белыми нитками, и раздолбать ее – пять минут работы головой. Проверить все они, конечно, не сумеют, да и зачем это им надо? Поставить к стенке они и так меня могут, для этого все поводы у них есть.
– Господин обер-лейтенант считает, что вы врете. Чем вы можете подтвердить свои слова?
– Ничем не могу. Если хотите, то можно сходить, трупы эти показать. Ну немцев и этих вот…
– Вот вам карта – покажите.
– Не умею я с этими штуками обращаться. Пальцем, конечно, ткнуть нетрудно, да толку с того будет? Разве что проводить туда кого-нибудь?
– Можно подумать, что у нас больше нечего делать, кроме как ходить с вами по лесам. У вас есть еще какие-нибудь сведения, способные нас заинтересовать?
– Откуда же? Не знаю я больше ничего.
– Господин обер-лейтенант считает, что вы – партизан и находитесь тут с целью нападения на германских солдат. Чем вы можете доказать обратное?
– Ну, считать он может все, что хочет, тут я ничего поделать не могу. А только не партизан я…
БАМС!
И я оказался на полу. Кто-то из «дознавателей» приложил меня по затылку. Неслабо приложил, надо отдать ему должное. Я даже и не заметил, какой сигнал ему подал переводчик.
– Что и как считать и думать – это мы без вашей подсказки решим. Отвечайте на задаваемые вам вопросы. Понятно?
– Да чего уж тут не понять…
– Вот и хорошо. Какое задание вы получили от партизанского командования?
– Не получал я никаких заданий. Я вам могу что-то показать?
– Что именно?
– Рубашку я снять могу?
– Снимайте.
Я медленно приподнялся (за спиной засопели «дознаватели») и, сняв полушубок, начал раздеваться.
– Ого! – среагировал кто-то из полицаев.
– Что это? – обратился к ним переводчик.
– Это, господин унтер-офицер, знаки отличия воров. Он, скорее всего, действительно много в тюрьме просидел. За одну ходку столько не нарисуют.
– Ходку?
– Ну, это если один срок отсидел, говорят – одна ходка была. А чтобы такие вот отметки получить – надо несколько раз отсидеть.
– Ну и что?
– Так не поверят партизаны такому вот «расписному». Не будет с ним никто разговаривать.
Переводчик снова обернулся к обер-лейтенанту, и они опять о чем-то заговорили. На этот раз, разговор продолжался дольше, чем раньше.
– Господин обер-лейтенант считает, что партизан и уголовный бандит имеют между собой мало разного. И тот бандит – и этот.
– Ну, я ж никого еще не грабил…
– И уже не успеете. Вы прятались в лесу, с оружием, и только одного этого достаточно, чтобы вас расстрелять или повесить.
– За что ж это?!
– По законам военного времени. Вы об этом слышали?
– Так это – у Советов!
– У нас – тоже. И у нас должны быть ОЧЕНЬ важные причины, чтобы этого не сделать прямо сейчас. Вы можете нам такие причины предъявить?
– Что же я вам – из пальца должен их высосать?
– В смысле – из пальца? Что сделать?
– Придумать.
– Нет. Придумывать не надо ничего. Нам придумки не нужны. Нужна правда.
И какую же правду ему сказать? Назвать Ланге? Это, конечно, козырь. Да еще какой! Обер этот по стойке «смирно» встанет. Только вот закончится это плохо. Ну, положим, сразу они меня не шлепнут – это факт. Но смотреть будут в три глаза. Пару дней я тут высижу, потом приедет неразговорчивый гауптман и… И толстая полярная лисичка улыбнется мне снова. На сей раз – окончательно. ЭТИ меня живым не отпустят. Ну, попутно и Кресту – амбец. Да и не ему одному… Этот выход ничего хорошего мне не сулит. Наоборот – смерть моя будет тяжкой и неприятной.
