– Не знаю, господин оберст-лейтенант…
– И я не знаю… К сожалению, я поздно получил все это, – он кивнул на документы. – Иначе бы… Хорошо, что я успел передать приказ гауптману. А то бы вы до сих пор были там. И один только Господь знает – сколько похоронных извещений мне пришлось бы еще сегодня написать. Какая бы у него ни была ценная голова, я не готов платить за нее ТАК дорого.
– Но ОН же уйдет!
– И пусть уйдет. У него своя задача и своя цель. И она – не здесь. Я бы не хотел, чтобы ваши пути еще раз пересеклись бы. Я – другое дело. Но Я был ТУТ. Я могу драться с ним на равных, а вот вы – еще нет. А ОН – уходит. Уходит скорее всего к своим. И слава богу! Я не хочу иметь в своем тылу этот ходячий кошмар. Заметьте – он шел тихо и никому не мешал до тех пор, пока его не пытались остановить. Как только кто-то ему начинал мешать – начиналась бойня. ПОКА вы не готовы воевать с таким противником. Учитесь, пока у вас есть такая возможность. Умереть вы еще успеете.
Вот так и произошла моя первая встреча с русским спецназом…
– Да, господин полковник, это действительно интересно. Но ведь наши солдаты в своих тренировках учитывают и эти особенности противника? Наверняка подобные случаи уже не раз рассматривались и изучались компетентными специалистами?
– И рассматривались, и изучались. Еще в вермахте. Поверьте, там тоже служили далеко не самые простые люди. Что бы ни говорили о них сейчас политики, это были высокообразованные, знающие свое дело специалисты.
– Тогда, господин полковник, я не совсем понимаю ваши опасения. Говоря медицинскими терминами, если известна причина болезни, то можно найти и лекарство от нее.
– Безусловно. Я могу в течение некоторого времени подготовить и обучить определенное количество специалистов высокого класса. По своему уровню боевой подготовки они будут равны любому солдату любого спецподразделения. А то и выше. Но это не самое главное.
– А что же тогда?
– Голова. Вот самое страшное оружие любого солдата. Кем бы он ни был обучен, и где бы он ни воевал. Все равно, каким оружием он при этом пользуется.
– А не могли бы вы подробнее пояснить это?
– Поверьте, по своим боевым качествам многие из нас уже тогда мало чем уступали этому русскому. А то и превосходили. И уж, безусловно, мы превосходили его по своим физическим данным. Я видел его лицо в бинокль – обыкновенный, уже не молодой мужчина. Он не отличался какими-то особенными пропорциями, не имел спортивной фигуры и тренированных мышц, как большинство наших солдат. Обычный человек, как и большинство окружающих. Но поставьте моего солдата и этого русского в одинаковые условия и посмотрите – что они будут делать.
– И что же?
– Каждый из них будет искать пути выполнения поставленной задачи. Но действия своего солдата я могу спрогнозировать и объяснить, так как они основаны на абсолютно очевидных и понятных нам принципах мышления. А вот действия русских в большинстве случаев такой логики не имеют. То есть они не имеют такой логики с нашей точки зрения. Сами русские считают наоборот. Для них такие действия естественны и понятны. Попробую пояснить. Что сделал бы на месте того русского любой наш солдат? Предположим, он убежал бы из плена. Абсолютно естественно было бы максимально далеко отойти от места пленения. Русский остался на месте. Хотя мог бы уйти ночью совершенно спокойно. Далее. Что сделал бы наш солдат, видя подавляющее превосходство противника? Скрылся бы и постарался не привлекать к себе внимания. И был бы прав! Никакая поисковая операция не может длиться постоянно. День, максимум два – и она будет завершена. И тогда – иди куда угодно, никто уже не помешает. Русский поступил совершенно наоборот. Он идет в самую гущу противника, возглавляет одно из подразделений и ведет его на им же самим и установленные мины. При этом он не мог не осознавать опасности для себя. Он и сам мог погибнуть от своих мин. Так и вышло – он был ранен. Но даже осознание этой опасности его не остановило. Я до сих пор помню его лицо. Он стоял под прицелом пулемета и спокойно похлопывал себя по бокам, грелся. Он, безусловно, понимал, что может быть раскрыт в любой момент, однако был совершенно спокоен и даже флегматичен. Рауф ему не доверял, он вообще был недоверчив и поэтому допрашивал очень тщательно. Впоследствии я долго выяснял у него все обстоятельства их разговора. Русский совершенно не боялся. Он вел себя так, будто играл эту роль уже не в первый раз. Я не могу себе представить всю дьявольскую изворотливость его ума, но, похоже, он заставил Рауфа играть по своим нотам. До сих пор не понимаю – как? Такое впечатление, что он заранее предвидел не только все вопросы лейтенанта, но и спрогнозировал все его дальнейшие поступки. И руководил ими, дергая за ниточки, как кукловод. Да, мы все тогда плясали под его дудку. И не понимали этого. Мы полагали, что сами принимаем свои решения, но все время оказывалось, что идем по проложенному им пути. Он не хотел, чтобы мы пошли по его следам. И мы этого не сделали. Он мог спрятаться и переждать, вместо этого ввязался в безумную, нелогичную и необъяснимую схватку. И в итоге – выиграл ее. Он ушел, и никто не последовал за ним. Страх остановил нас. Вернее – он остановил нашего командира. Он тогда сумел принять абсолютно правильное решение. Пиррова победа хороша только в литературе. Рейнеке был прав, я тогда не сразу это понял. Это совершенно иной уровень работы, умение видеть вперед бог знает как далеко. Оберст-лейтенант понимал это, да он и сам был из таких. Многое из того, что он умел, мы сумели понять и применить на практике. Но даже сейчас, во всеоружии собственных знаний, я не хотел бы вновь пережить этот день.
– Почему же, господин полковник?
– Тот русский. Он ведь не спал все это время в берлоге, как медведь. Он тоже учился, как и мы. Возможно, что и у нас. Они очень прилежные ученики, эти русские. И кто знает – какими еще дьявольскими приемами он и ему подобные обогатили свой, и без того немаленький, арсенал? Да и, кроме того, таких людей у нас я встречал, может быть, два или три раза за всю жизнь. Рейнеке, Шайнеман – пожалуй, что и все. А вот среди русских их гораздо больше. Самое страшное, что внешне это совсем обычные люди. И только в критический момент ты вдруг начинаешь понимать, что все то, что ты видел ранее, – неверно и не соответствует действительности. И мирный бюргер вдруг преображается в страшного противника с непредсказуемой логикой поведения, отключенными тормозами и снятыми ограничителями. Поверьте мне, молодой человек, это – страшно. И я бы очень не хотел вновь увидеть, пусть даже и в бинокль, холодный и равнодушный взгляд этого русского…
– Ханс! Ханс! Вассер!
Я осторожно выглянул в щель. Ну, так и есть, снова толстый Герман чем-то недоволен. Видимо, его нерасторопный ассистент опять что-то недоделал вовремя. Ага, вон он – ведра тащит. Воды, значит, вовремя не принес – теперь будет скакать, как конь педальный. Насколько я за это время успел изучить Германа, отдыхать он ему теперь долго не даст.
Вот уже второй день я сижу на чердаке небольшого домика, в котором и квартирует толстый Герман. Он повар, и возле дома стоит его кухня. То, что зовут его Германом, я уяснил из мельком услышанных разговоров – к нему так обращались солдаты. Ну а то, что он толстый, – видно невооруженным глазом. Повар он, кстати, неплохой. Еще ночью, забираясь на чердак дома, я не удержался и заглянул на кухню. Прихватизировав около нее парочку мисок, я щедро пошуровал половником в кухне. Результат оказался весьма и весьма неплохим – каша с мясом. Уже доедая неожиданный подарок, я услышал разговор около кухни – Герман наделял пищей нескольких немцев в маскхалатах. Что-то они припозднились, ведь ужин давно уже закончился? Или для них существует особое расписание? По-видимому, я оказался прав, ибо после того, как немцы удалились, Герман озадачил ассистента мыть кухню и удалился в дом. Надо полагать, что там он и уснул, ибо наружу он появился только утром и выглядел хорошо отдохнувшим. Весь день от кухни несло соблазнительными запахами, а галдеж голодных фрицев и лязг заполняемых на кухне термосов мешали мне спать. Именно так, ибо ночью я поспать не рассчитывал.
