– На простого человека напиток, разумеется, подействовал бы, – продолжал он. – Но я не простой человек! Возможно, я бы смог противостоять духам и без этого противоядия. Я изо дня в день вдыхаю ядовитые вещества. Эфир, кислоту, растворители, спирт, гипнотические масла, хлороформ, газообразные продукты разложения. Если бы они действовали на меня, я бы уже давно отправился на тот свет. Но, похоже, они имеют обратное действие. Меня в Мидгардских горах не смогли свалить сотни ударов меча. Ко мне не прицепилась ни одна из болезней, которые я распространяю. Я почти ничего не ем, я очень мало сплю, я безрассудно растрачиваю свою энергию, я употребляю алкоголь и курю сильнейший табак, но я здоров и силен, как ломовая лошадь. Я не бессмертен, но уже давно не так уязвим и восприимчив, как любой другой. И сегодня я совершу тот последний шаг, который еще отделяет меня от неуязвимости и бессмертия.
Айспин подошел к столу, на котором лежало что-то прикрытое черным покрывалом. Возможно, это был новый алхимический прибор или какой-нибудь инструмент. Мощная молния слегка загасила свет болевых свечей, и тут же раздался раскат грома. Айспин принял позу и продекламировал:
То, что было и ушло,
Должно начаться вновь!
Затем он сдернул покрывало и, широко улыбаясь, посмотрел сверху вниз на предмет, который только что скрывала ткань. Это был не алхимический прибор, как предполагал Эхо, а полуразложившийся труп. Черты лица невозможно было распознать, повсюду уже видны были голые кости. Но Эхо сразу понял, чей это был труп: по ее любимому платью он догадался, что это была Флория фон Айзенштадт, его умершая хозяйка. Поэтому в лаборатории стоял этот сладковатый запах.
Айспин воздел руки к небу и воскликнул:
То, что ушло и было,
Возродится в чудном зелье,
Вернется в котел
Во славу алхимии.
Он опустил руки и посмотрел на Эхо.
– Как ты, вероятно, уже с ужасом отметил, меня больше ничто не пугает. Я попал в неприятное общество похитителей трупов! Да, я был в Жерлянкском лесу, с топором и лопатой. Кстати, большое спасибо за совет с жерлянкой! Так как я уже однажды был на кладбище, я быстренько ее сцапал. Ее было легко найти. Она пахнет жерлянковым мхом. Ну и туша! Я всю ночь ее вываривал.
– Ты совершенно сошел с ума, – сказал Эхо.
Айспин улыбнулся.
– Ты повторяешься, – сказал он. – Я знаю, что ты считаешь меня ненормальным. Но это меня не обижает. Я этим даже горжусь. Это всего лишь показывает, что ты не можешь мыслить моими категориями. Это на два пункта больше, чем может постичь твой мозг царапки. Ты можешь сохранять в памяти факты, но ты не можешь их связывать и создавать из них что-то другое. Это могу только я! Для этого нужно быть в состоянии тягаться с величайшим из всех противников – со смертью!
Он нежно положил свои тонкие пальцы на труп.
– Ты наверняка подумал, что я претендую на бессмертие только для себя. Но я хочу этого также и для Флории. Я хочу, чтобы она вернулась из этого холодного царства – сегодня ночью! Для этого мне нужна твоя помощь.
Айспин взял ножницы, отрезал прядь светлых волос Флории, бросил ее в жировой котел и снова продекламировал:
Я знаю, дух, меня ты слышишь,
Мою исполни ты мольбу –
Покинь оплаканные страны,
Пройди чрез узкие врата,
Что разделяют жизнь и смерть.
Хоть имя их никто не знает.
Ветер свистел в окна все настойчивее, стало заметно темнее. Началась гроза с ураганом, как и обещал Айспин. Пергаменты взлетели вверх, пыль, химический порошок и клубы пара кружились в беспорядочном танце. Но мастер ужасок, казалось, наслаждался тем, что непогода так бесцеремонно вторглась в его лабораторию. Он манипулировал клапанами своего консерватора, повернувшись спиной к Эхо, который, воспользовавшись моментом, потянул свою цепочку. Но это ничего не дало. Освободить его мог только сам Айспин.
Голос мастера ужасок стал совершенно спокойным.
– Мы целый месяц провели вместе. И я надеюсь, ты не можешь утверждать, что это было неинтересное время.
– Нет, действительно не могу, – подтвердил Эхо, и это было правдой. Стеклянные колбы в консерваторе начали тихонько дребезжать, в некоторых из них жидкость бурлила.
– Я тоже у тебя кое-чему научился, – признался Айспин. – Спокойствию, хладнокровию, внутренней уравновешенности.
Эхо подавил горькую усмешку. Старый безумец и убийца говорил о внутренней уравновешенности, одновременно готовясь к тому, чтобы пробудить труп к вечной жизни и выварить жир из царапки. Безрассудство в самом деле было болезнью, которая незаметна для ее жертв.
– Поэтому, – сказал Айспин, – нам надо как-то осуществить наше прощание. Спокойно. Хладнокровно. Во внутреннем согласии. В гармонии.
Он отвернулся от клапанов, подошел к столу, взял скальпель и поднял его вверх.
– Я сделаю это быстро и безболезненно, как и обещал, – сказал он.
Если бы в руках Айспина оказался огромный нож или кровавый топор палача, Эхо, наверное, не так испугался бы, как, увидев этот маленький хирургический инструмент. Одно лишь крошечное лезвие, не длиннее, чем ноготь на пальце Айспина, но острее, чем любой другой режущий инструмент, острее, чем меч правосудия или бритва для бритья.
– Я надеюсь, ты понимаешь, что я не собираюсь отрезать тебе голову или как-то иначе тебя увечить. Это будет всего лишь один крошечный разрез, но он должен быть сделан точно на определенном месте. Кровь так быстро выйдет из тебя, что ты уже скончаешься, когда рана начнет причинять боль.
«Скончаюсь, – подумал Эхо. – Что за страшное и завершающее слово!» Никогда прежде его желание жить не было таким сильным, как в этот момент.
– Но мы оба хотим, чтобы после тебя остался красивый труп, – сказал Айспин, медленно приближаясь к царапке. – Ты видишь позади мешок? В нем находится древесная стружка, которой я набью твое чучело. Эта стружка из Нурненского леса, и это означает, что она наиболее прочная и дорогая. Но меня не пугает стоимость. Пройдут сотни лет, прежде чем твое чучело придется набивать вновь. А это нужно будет обязательно сделать. Поскольку я твое тело забальзамирую, твоя шкура будет блестеть даже тогда, когда стружка уже давно превратится в муку. Кстати, это благодаря жиру, который я получил из тысячелетней черепахи. Так что ты еще получишь выгоду от моих исследований.
«Он говорит совершенно серьезно, – подумал Эхо, – в его голосе не слышалось саркастической или ироничной нотки. Он в самом деле думает, что мне интересно, чем он забальзамирует мой труп». В мыслях Айспин уже представлял себе, как он его потрошит и набивает древесной стружкой.
Эхо инстинктивно сделал то, что обычно делают царапки, когда им грозит опасность. Он поднял хвост, распушил его и яростно зашипел, что, правда, не произвело на Айспина никакого впечатления.
