Судя по всему, она давно уже не спала. Сидела в своем любимом кресле у окна, почти утонув в подушках — худенькая, почти прозрачная, но, как всегда тщательно одетая и аккуратно, волосок к волоску, причесанная. И пусть платье было непритязательным, а прическа — совсем простой, выглядела мама как всегда безукоризненно.
Я подошла, с тревогой вглядываясь в любимое лицо, такое бледное и изможденное. Сейчас на нем выделялись одни глаза — огромные, опушенные густыми ресницами, лихорадочно блестящие. Зеленые… Совсем как мои.
Мы вообще удивительно похожи. Черты лица, глаза, волосы…
«Золотые…» — любил повторять Сэлн, осторожно касаясь моих прядей.
«Рыжие…» — поддразнивал в детстве Талим и неизменно дергал за косичку. Сам он был темноволосым и темноглазым — точная копия отца, и в жены выбрал светловолосую, голубоглазую красавицу, идеальную светскую леди.
— Как ты? — опустилась на стул рядом с мамой.
— Хорошо… — мягко улыбнулась она, и ее щеки слегка порозовели.
Неизменный ответ.
Она всегда говорила, что «хорошо» себя чувствует, а иногда даже «прекрасно». Каждое утро упрямо поднималась с кровати, с помощью служанки приводила себя в порядок и пыталась хоть чем-то заняться. Когда еще находила силы спускаться, помогала по дому, не слушая никаких возражений. Теперь вот под руководством Уны освоила вязание и очень радовалась, что удалось раздобыть настоящей шерстяной пряжи, и к холодам у нас будут теплые шали.
«Обойдется, солнышко. Я скоро встану на ноги», — повторяла мама как заклинание, но я видела, что она слабеет день ото дня. Все это видели.
Те безумные дни — бегство под проливным дождем на другой конец города, сидение в сыром подвале, нервное напряжение, постоянный холод — ни для кого из нас не прошли даром. Сначала слегла Нэсса, и на нее ушел последний оставшийся кристалл, потом заболели мы с Уной. Мама держалась дольше всех, следила, ухаживала, выпаивала, а когда мы пошли на поправку, свалилась сама. С тех пор ей становилось все хуже.
Уна скорбно сжимала губы, стараясь сдерживать слезы, а лекарь отводил взгляд, прописывал очередную микстуру и снова повторял, что необходим целебный артефакт. Как будто, я сама этого не знала. Но ни у одной из нас не было метки, а без нее получить любой, даже самый маленький кристалл невозможно.
— Эли… — тонкая, почти невесомая ладонь легла на мою руку. Мама всегда чутко улавливала настроение.
Перехватила ее пальцы, слегка поглаживая.
— Все образуется, мам, — пообещала и ей, и, в первую очередь, себе. — Обязательно.
Только бы высший согласился.
Только бы согласился…
Мимо комнаты Нэссы незамеченной пройти не удалось. Дверь была распахнута, словно жена брата специально с утра караулила.
— Элаис! — догнано меня требовательное, и я, вздохнув, обернулась.
Невестка стояла посреди комнаты, гневно прижимая к груди кулаки. За время беременности она сильно подурнела, расплылась и ходила теперь тяжело, вперевалку, что ее ужасно раздражало. Впрочем, ее теперь все раздражало.
— Почему Уна не желает выполнять моих распоряжений? — пошла в атаку Нэсса. — Вода едва теплая. Она, верно, хочет, чтобы я опять заболела, и мой малыш не родился. И где утреннее молоко? Ты же знаешь, в моем положении без него нельзя.
Нежный голос жалобно дрогнул, и мне на миг стало стыдно. За глухое раздражение, что я каждый раз испытывала при виде этой женщины. За то, что недолюбливала ее с самой первой встречи и порой думала, насколько проще нам бы жилось, если бы она перед войной уехала из столицы в загородное поместье своих родителей. Не захотела, а ведь они приглашали. И потом именно из-за нее нам не удалось вовремя покинуть столицу — когда все было готово и нас уже ждали.
Но ведь Нэсса не виновата, что тогда ей стало дурно, и мы не успели добраться до назначенного места. Жена брата вообще очень плохо переносила беременность. Изнеженная столичная аристократка, она привыкла к тому, что вокруг нее вертятся всегда готовые прийти на помощь лекари с артефактами, и сейчас очень страдала.
А еще она отчаянно переживала. Боялась рожать сама, без кристаллов. «Как простолюдинка», — морщила она свой идеальный носик. И этот страх, отчаяние, нервозность Нэсса обрушивала на наши головы бесконечными нелепыми капризами.
— Элаис, ты слышишь? — дернули меня за рукав. — Элаис?
А еще я терпеть не могла жену брата за это ее «Элаис». Мы ведь условились называть друг друга попроще, но она упрямо сокращала мое настоящее имя так, что все сразу понимали — оно принадлежит аристократке. Хвала пресветлой, сама Нэсса переступала порог дома лишь затем, чтобы посидеть в маленьком садике, и никогда не выходила за калитку. Только это меня и спасало.
— Да, Нэсса, — отозвалась я, и женщина тут же скривилась.
— Энисса, — буркнула она, но я сделала вид, что не услышала. Если мы сейчас начнем спорить об именах, это затянется надолго. А мне пора к Толле, пока она куда-нибудь не ушла.
Несколько успокаивающих слов Нэссе, умоляющий взгляд в сторону Уны, быстрое отступление вниз по лестнице, кружка еще горячего отвара — и, на ходу надевая плащ, я выскочила, наконец, за ворота. Поправила одежду, скрыла лицо в тени надвинутого капюшона и чинно поплыла вдоль по улице, как и полагается благовоспитанной горожанке из некогда зажиточной семьи.
Чтобы через несколько мгновений нос к носу столкнуться с Сетнером. Мрачным и настроенным очень решительно.
Склонила голову в молчаливом приветствии и попыталась проскользнуть между Заком и стеной дома, мимо которого проходила. Не тут-то было.
— Здравствуйте, госпожа Бэар, — окликнули меня преувеличенно вежливо, и от этого на душе стало совсем неспокойно.
— Доброе утро, господин Сетнер.
Прятаться больше не имела смысла, и я вскинула подбородок, глядя прямо в глаза мужчине.
— Гордая, да? — скривился тот. — Вот и страдай из-за своей гордости да строптивости. Я предлагал договориться по-хорошему, сама не захотела.
Он важно приосанился, откашлялся и, глядя на меня сверху вниз, произнес явно заранее подготовленное:
— Госпожа Элис Бэар, я намерен подать жалобу городским властям на вашу мать, госпожу Тину Бэар, и потребовать, чтобы ее, как злостную неплательщицу упекли в тюрьму. — Остановился, дав мне в полной мере все осознать, и закончил: — Пока полностью не выплатит весь долг.
— Но… — от ужаса у меня мгновенно пересохло в горле, так, что я даже не сразу смогла заговорить. — Вы обещали нам три дня.
— Обещал, — подтвердил Сетнер, помедлил немного и злорадно добавил: — Потом передумал. Я хозяин своему слову, хочу — даю, хочу — беру обратно. — Он вдруг как-то воровато оглянулся по сторонам, шагнул ближе и зашептал торопливо и гневно: — А не надо было на меня магу патрульному жаловаться.
