Весь багаж остался в Товиле, но у каждой из нас было с собой немного денег, зашитых в пояс дорожного платья. Моих полностью хватило на то, чтобы оплатить телегу с лошадью, комнату на десять дней вперед и услуги местной травницы.
Зора, строгая, немногословная женщина неопределенного возраста, с мягкими руками, легкой поступью и цепким, немигающим взглядом, хорошо разбиралась в своем деле и пользовалась в деревеньке непререкаемым авторитетом. Даже бойкая грубоватая Ларка слушалась ее беспрекословно, хотя травница никогда не повышала голоса.
Не задавая лишних вопросов — кто мы, откуда, как очутились на деревенской дороге и почему в таком состоянии, — она сразу занялась осмотром пострадавших.
Уну напоила восстанавливающим отваром, и пообещала, что уже к вечеру служанка очнется.
— Сил потеряла много, слаба, как новорожденный котенок, — пояснила Зора кратко. — Ничего, и не таких поднимала на ноги... Завтра принесу настой горецвета, через неделю бегать будет.
С мамой все обстояло хуже.
— Повезло ей, девонька. Чуть выше бы... и все. А так, ничего важного не задето, но... Обещать не стану. Я всего лишь травница, хоть ремеслу своему и неплохо обучена. Лекарь ей нужен, а лучше маг-целитель. Знаешь о таких?
Взглянула на меня остро.
— Знаю, — кивнула, мельком удивившись, откуда о целителях известно простой деревенской травнице. — Только где их взять?
— Верно, негде, — качнула головой Зора. — До ближайшего города далеко, да и нельзя матушку твою сейчас перевозить. Что ж, значит, жди, молись и надейся, девочка. Пресветлая не оставит в беде. А я помогу чем могу...
— Сани! Да где же ты, негодная девчонка? Опять с подружками лясы точишь? Найду, уши-то надеру, лентяйка, — снова проорала с улицы хозяйка,
Мы находились здесь уже третий день. Уна начала потихоньку вставать, хоть и с большим трудом, ненадолго, но все же. А вот мама, наоборот, угасала на глазах. Несмотря на лечение и заботу Зоры, лучше ей не становилось. Если она и приходила в себя, то ненадолго, а потом снова впадала в беспамятство.
И от Хвича не было никаких вестей. Я упрямо пыталась докричаться до горгула — снова... снова... и снова... но так и не сумела. Где он? Куда его выбросило? Все ли с ним в порядке?
Уна... Мама... Хвич...
Я почти не ела, спала урывками, и даже во сне продолжала беспокоиться, метаться, звать фамильяра, хлопотать возле мамы.
А время шло.
— Сани, — не успокаивалась хозяйка.
Я потянула на себя раму, прикрывая плотнее, но вернуться на место не успела.
— Эли, — прошелестело от кровати. — Иди сюда… дочка.
— Как ты? — присела на край кровати, с тревогой вглядываясь в мамино лицо. Такое измученное, похудевшее.
— Хорошо…
Она все время это повторяла, когда приходила в себя. И улыбалась. Вернее, старалась улыбнуться. Но проходило десять минут... полчаса... час... И мама снова проваливалась в забытье.
— Я сейчас попрошу, чтобы кто-нибудь сбегал за Зорой.
Собралась подняться, но мама не дала, накрыла мою ладонь своей, легкой, невесомой, останавливая.
— Подожди, Эли... Нам надо... поговорить.
— Вот поправишься, тогда и поговорим. Обязательно, — согласилась я нарочито бодро. — У нас много дней впереди, еще успеешь поведать все свои тайны. Сейчас самое главное твое здоровье. Остальное не имеет значения.
— Имеет, — не отступала мама.
Когда дело касалось важных для нее вещей, тихая спокойная герцогиня Гестина становилась очень упрямой.
— Я и так слишком долго молчала... Надеялась… Думала, так будет лучше, и... боялась... — вырвалось у нее отчаянное признание. — Сначала за тебя... Потом твоего осуждения... Я бы не вынесла, если бы ты меня возненавидела. Или презирала. Прости мое малодушие... солнышко.
— Я бы никогда...
— Тс-с-с. Не перебивай, — мама сжала мою руку. Каждое слово давалось ей с большим трудом, но она упрямо продолжала. — Я боялась... да... Откладывала этот разговор... откладывала... А сейчас вдруг поняла, что могу больше не очнуться... Не возражай, — она снова стиснула мои пальцы. Требовательно и неожиданно сильно. — Следующего раза у нас с тобой может и не быть, и я не хочу, чтобы ты... потом... всю жизнь считала, что тот мерзавец... Что ли Норд имеет к тебе хоть какое-то отношение. Что в твоих жилах течет его дурная кровь... Не хочу, чтобы ты скрывала… Стыдилась того, чья ты дочь.
Она запнулась, прерывисто хватая ртом воздух, скользнула языком по пересохшим губам и потянулась к кружке с водой. Я помогла ей напиться, растворив в питье чайную ложку настоя горецвета, как учила меня Зора, и мама снова откинулась на подушки, переводя дыхание. Нам, действительно, повезло с травницей. Приготовленный ею напиток, казалось, влил в маму новые силы, у нее даже щеки порозовели. Жаль, что действие его скоро закончится.
— Вот…
Мама подняла мою ладонь повыше и, расслабив завязки на рубашке, вложила мне в руку серебряный кулон.
Сколько я себя помнила, она всегда носила это украшение, простенькое, совершенно не подходящее для герцогини, и очень редко его снимала. Однажды в детстве я спросила, что в этой подвеске такого особенного. И она со смехом ответила: «Ничего. Обыкновенная безделушка, но я к ней очень привыкла. Мой амулет, на счастье».
— Это медальон твоего отца... Настоящего... — мама настороженно вгляделась в мое лицо. — Ты не удивлена...
Она не спрашивала, скорее, подтверждала очевидное, но я все же ответила:
— Нет.
Как ни странно, я, действительно, не удивилась. Наверное, внутренне давно готовилась к чему-то подобному. И сейчас, помимо горечи и тупой боли, испытывала… облегчение. Да, именно облегчение.
После всего, что случилось, в Кайнасе и Товиле, меня мучила, рвала на части мысль, что мой собственный отец готов был так поступить со мною. Без сомнений и сожалений, унизить, растоптать, убить. Как это возможно? Как?! Неужели он настолько меня ненавидел? Но за что?
А теперь многое встало на свои места. Оставалось только узнать...
— Кто он?
Мама забрала у меня медальон. Погладила поверхность — ровную, гладкую, без единого узора.
— Ли Норд всегда интересовался этим амулетом. Пробовал открыть. Когда ничего не получилось, потребовал, чтобы я в его присутствии показала кулон жрецам. Но храмовники сказали, что здесь нет потайных замков. Дешевая поделка. Только тогда муж отстал. — Мама бледно усмехнулась. — На самом деле, медальон открывается, но лишь в моих руках. Не знаю, почему... Магия, наверное...
Она медленно обвела подвеску по контуру… Раз... Другой...
Что-то тихо щелкнуло, крышка отскочила, и я увидела синий самоцвет на ровной поверхности которого поблескивала знакомая фигура.
