– Что вы говорите?
– Ничего, сеньора.
Миленький мотив,
Лунный перелив,
Трам-па-рам-па-рам.
– Какие остроумные, – сказала сеньора.
Затем они наткнулись на славянскую чету, которая пробиралась в том же направлении, что и они, но делала все возможное, чтобы казалось, будто они двигаются в противоположную сторону. А потом – о, эта последовательность, о, эти А, Б, В, один за другам, – потом стало ясно, что они зашли не с того края и оказались у той части святилища, которая была наглухо затянута брезентом и выходила на Ривадавию, а потому —
как в коробке с пластинками,
как в ящике с инструментом,
как в папке для бумаг,
вход был с другой стороны, с другой стороны, с другой стороны Пирамиды —
С ВЕРШИНЫ КОТОРОЙ ДВАДЦАТЬ ВЕКОВ НЕ ВЗИРАЮТ НА ВАС —
и надо было идти на другой конец, совсем недалеко, к близкому, но все время отодвигающемуся горизонту, на улицу Иполито Иригойена.
– Мне раздолбали кочан, – сказал Хуан Стелле, которая шла и лучилась счастьем. – Жалко до слез, видела бы ты, каким он был, просто душа радовалась.
– Завтра можешь купить новый, – сказала Стелла.
– Разумеется. Как Кокто Орфею: «Убей Эвридику. Сразу легче станет».
– Ну, – сказала Стелла, – просто я хотела сказать…
– Ну конечно. Просто не всегда попадаешь на рынок «Дель Плата» в тот момент, когда продается такой кочан. Должны идеально совпасть тысячи разнообразных факторов. К примеру, я расстаюсь с друзьями на этом углу двумя минутами позже и упускаю покупку. Я это точно знаю, потому что едва я взял кочан в руки, как —
– Педик сраный, – совершенно отчетливо произнес чей-то высокообразованный голос в толпе.
Баю-бай, цветочный,
баю-бай, кочан.
Да —
тотчас же увидел сеньору, которая пожирала его налитыми зеленой завистью глазами. Видишь, тысячи факторов.
– Че, как толкаются, – отдуваясь, сказал репортер, шедший сзади. – Что за ночь, братец! Сидел бы я спокойно в кафе, да надо было явиться вам, а теперь хлебай. Я готов был поклясться, что вход со стороны Ривадавии. Кажется, я так и написал в репортаже.
Они обошли святилище—
«Он под звуки танго шел по мостовой» —
и добрались до насыпи, на которой возвышалась —
– Эй, Мигелито! Куда вы с отцом запропастились?
– Мы за Пиради-и-идом!
славная, неувядающая, не оскверненная никаким «джипом» никакого победителя колонна свободных, трон мужественных —
Партизаны спешились и коней оставили
возле Пирамиды —
Альсага – к смерти
Линье – к смерти
Доррего – к смерти
Факундо – к смерти
Бедненький покойничек
Mistah Kurtz he dead
[24]
Бедная пастушка
преставилась в поле
Crévons, crévons, qu’un sang impur
abreuve nos fauteuils
provinciaux
[25]
Да. сегодня, наверное, можно было выгодно купить, – сказала Стелла.
Пес, едва различимый меж мерцающей колоннадой брюк и чулок, обнюхивал туфли Стеллы. Андрес с Кларой успели уйти вперед и теперь обходили ребро Пирамиды. «Специально для святилища сделали насыпь выше, – подумал Хуан. – Когда все это кончится, площадь станет безобразной». Земля под ногами была совсем мягкой, и, чтобы сохранить равновесие, ему пришлось свободной рукой опереться о стену Пирамиды. И тут в толпе, слева, чуть позади, он увидел Абеля. Он увидел его в тот момент, когда толпа вдруг качнулась, – вот так посреди разговора вдруг на мгновение неожиданно наступает тишина, —
«Тихий ангел пролетел», – говорила бабушка,
словно колодец в воздушном пространстве, который углубляется и углубляется, и надо положить ему конец, произнести первое слово, крутануть руль и выйти из штопора. «Опять он», – подумал Хуан, не желая признаваться в подступавшем беспокойстве.
– Наконец-то, – сказала Стелла. – Уф, какая жарища! А внутри, наверное, вообще кошмар.
– Я думаю, туда впускают партиями, – сказал Хуан. – Должно быть, там есть кондиционер.
Ему захотелось сказать Андресу, что он видел Абеля. «А может, я ошибся, – подумал он. – Но это бледное лицо, эти напомаженные волосы. Да и костюм тот же, что был на нем в кафе, с острыми плечами. Бедный Абелито, подумать только, мне придется набить ему морду, доведет он меня». Брезент затрепетал так, словно внутри кто-то забил крыльями. Они подошли уже совсем близко и должны были войти со второй или третьей партией. Лампы на высоких стойках освещали именно этот сектор, яркий свет пробивался сквозь туман и дым, высвечивал гипсово-грязные лица, желтоватые, усталые тени.
– Посмотри на этого типа. – Репортер указал на фигуру, возникшую вдруг над толпой около входа в святилище. Должно быть, ее подняли на помост или на стол: она появилась неожиданно – белолицый паяц в ярком снопе света. Жаркая тишина окутала паяца, тишина, пронизанная далекими криками и пением тех, кто еще не увидел его.
– Настал момент понять, что есть выход, – произнес паяц с механическим напором сорочьим голосом. – Мы всю жизнь пытались объяснить себе, что есть вход, какие дороги к нему ведут, необходимые условия входа, смысл входа, ТО БЫЛ ДЕСГЛОССАРИЙ ВХОДА!
Доверьтесь мне! Я возвращаюсь из этого путешествия, как возвращается мореплаватель, презирающий все компасы, ибо —
звезды истины в глубинах его души указывают
ему правильный путь.
– А пошел ты в Калькутту, – сказал Хуан довольно громко.
– Бога ради, держи язык за зубами, – сказала Клара, ущипнув его так, что он подскочил.
– Сограждане, – произнесла сорока, —
настал час выхода
(Who killed Cock Robin?
[26]),
настал час потрудиться,
причащение реликвии у вас произошло
(они вдруг поняли, что паяц обращается не к ним, а к колонне, выходившей из святилища и сворачивавшей к зданию Муниципалитета),
но память о ней вы унесете в сердцах —
у Сердца нет костей —
