«Всегда уже наличествующая» сфера лесных хозяев сообщает кое-что о свойствах бытия внутри формы. По словам людей в Авиле, когда «мертвые» направляются в укута, то есть внутрь царства духов-хозяев, они становятся «свободными». Хуаньюгунака лухуар, – говорят они. «Мертвые свободны». Слово лухуар, которое я перевожу как «свобода», происходит от испанского лугар, основное значение которого – «место». Вместе с тем лугар также имеет временной референт. Словосочетание тенер лугар, хотя и редко используемое в современной эквадорской версии испанского, значит «иметь время или возможность сделать что-либо». На языке кечуа лухуар обозначает сферу, где земные пространственно-временные ограничения ослабляются, а причина и следствие перестают действовать. Люди в Авиле объясняют: стать лухуар – это освободиться от земного «тяжкого бремени» и «страданий»
[162], стать свободным от суждения и наказания Бога
[163] и влияния времени. Внутри этой вечной «всегда уже наличествующей» сферы хозяев леса мертвые просто продолжают свое существование, будучи свободными.
Люди не просто накладывают форму на тропический лес; лес распространяет ее. Коэволюцию можно рассматривать как взаимное распространение закономерностей или привычек среди взаимодействующих видов (см. Главу 1)
[164]. Тропический лес увеличивает форму в бесчисленном множестве направлений благодаря отношениям, которыми взаимно связаны его многие виды самостей. В ходе эволюции организмы с растущей точностью репрезентируют условия окружающей среды, которые становятся все более сложными вследствие того, что другие организмы также репрезентируют их среды обитания более всесторонне. В неотропических лесах распространение привычек достигло масштаба, непревзойденного любой другой нечеловеческой системой на нашей планете (см. Главу 2). Любая попытка использования живых существ леса полностью зависит от того, каким образом такие существа включены в эти закономерности.
Как я уже говорил, эта вездесущность формы действует на время. Она его замораживает. Значит, в вызвавшем яростную критику описании Леви-Стросса амазонских обществ как «холодных», то есть устойчивых к историческим переменам, в противоположность «горячим» западным обществам, предположительно открытым к изменениям (Lévi-Strauss, 1966: 234), есть зерно истины
[165]. Разве что «холодное» в данном случае – это не общество в строгом смысле слова, поскольку формы, наделяющие амазонское общество этой «холодной» характеристикой, пересекают множество границ, существующих как внутри человеческих сфер, так и за их пределами. Международную каучуковую экономику начала XX века сдерживали те же лесные формы, что ограничивают охоту в Авиле. Подобно видам (см. Главу 2), форма не обязательно обусловлена структурами, которые навязывает миру человек. Такие паттерны могут возникнуть в мире по ту сторону человека. Они эмерджентны по отношению к историческим процессам более низкого порядка, в которых чувствуется влияние прошлого на настоящее, процессам, которые их породили и дали им предназначение.
ОБЛОМКИ ИСТОРИИ
Тот факт, что эмерджентные лесные формы несколько оторваны от историй, давших им начало, не означает, что в царстве духов – хозяев леса истории нет вовсе. Фрагменты истории, осколки предшествующих формальных союзов, застывают внутри лесной формы и оставляют там свои остатки
[166]. Например, клен крупнолистный (Tetrathylacium macrophyllum, семейство Flacourtiaceae) – это дерево с ниспадающей метелкой полупрозрачных темно-красных плодов, чье название на кечуа звучит соответственно – «бусины ожерелья» (хуалка мую). Однако плоды похожи не столько на бусины из богемского непрозрачного стекла, которые на протяжении столетия служат ключевым предметом амазонской торговли. Плоды клена обладают поразительным сходством с темно-красными венецианскими товарными бусами, имевшими широкое распространение в колониальном и неоколониальном мире. Эти бусы были завезены в Эквадор примерно во время президентства Игнасио де Веинтемилья (1878–1882), поэтому некоторые эквадорцы до сих пор называют их «веинтемилья». Связь между растущим в Авиле растением хуалка мую и бусами XIX века – результат специфических свойств формы, замораживающих время. Исторический след товара, который обменивали и который, подобно бисеру из рассказа Симсона, соответствовал лесным дарам, остается поглощенным «всегда уже наличествующей» формой царства духов – хозяев леса, пусть даже люди давно о нем забыли. Еще один пример: бродящих по лесу демонических духов, супай, описывают одетыми как священники, хотя местные священники уже давно черную рясу не носят.
Это не означает, что история пронизывает амазонский ландшафт, как утверждают критически настроенные культурные географы и исторические экологи в противовес романтическому мифу о нетронутой дикой амазонской «природе»
[167]. Напротив, форма, которую нельзя в полной мере свести к действиям человека или ландшафту, опосредует и видоизменяет усвоенную лесом историю.
Основная задача для руна – проникнуть в формы леса, в которых сосредоточено богатство, поскольку в этом «всегда уже наличествующем» царстве животные водятся в неизменном изобилии. Действия руна, как и поступок шамана из Хуруа, включают процесс обобщения и концептуализации, позволяющий увидеть животных с привилегированной (и объективирующей) перспективы хозяев: не как сингулярные самости со своей точкой зрения каждая, а как ресурсы; не как эфемерные субъекты, а как стабильные объекты, которыми владеет и которых контролирует хозяин, более могущественная и эмерджентная самость. Пытаясь получить доступ к богатствам лесных хозяев, руна мобилизуют в корне отличные исторические стратегии для ведения переговоров с людьми более могущественными, чем они сами, заточенными внутри формы хозяина – замороженными, подобно венецианским товарным бусам и одеянию священника.
