Парень сглотнул, подавляя тошноту. Медная пластинка выскользнула из ослабевших пальцев. Рутгер поймал ее, но выпрямиться уже не смог – ноги едва держали, голова кружилась. Уперся руками в колени, отдышался немного. Ах, вот как, тварь, вот как… и смотреть-то на тебя нельзя… А я и не буду на тебя смотреть! Разогнулся, вновь нашел то положение, в котором мог видеть свой затылок, отраженный поочередно в двух зеркалах. И сразу зажмурился, не приглядываясь. Не серое набрякшее брюхо он должен увидеть, когда откроет глаза, а только свой собственный затылок. И Рутгер прилежно, волосок к волоску, прядка к прядке, нарисовал в воображении изрядный пучок длинных рыжих волос и подставил его на место твари, и когда картина прочно утвердилась в его разуме и желании, открыл глаза и уставился в зеркало – сквозь нее.
– Эй, эй! – Кукунтай тряс малого, а тот не просыпался и как будто даже не дышал. Кукунтай обернулся, подхватил за обмотанную тряпкой ручку закопченный чайник и сунул его носик между плотно сжатых губ парня. – Пей, глотай, приемыш божий, в себя приходи, однако!
Приемыш божий глотнул, закашлялся, рванулся из рук мастера – выпрямиться и дышать – но не удержался, упал лицом в колени и мучительно перхал и задыхался там, не пытаясь уже подняться. Кукунтай отставил чайник. От макушки до лопаток у парня струились буйные кудри – огненно-рыжие, блестящие, тугие. Кукунтай скинул локоны со спины, провел ладонью по шее – там было чисто. С опаской запустил пальцы в кудри на затылке парня – но там и следа не осталось от недавнего жильца, ни раны, ни язвы.
– Ну ты даешь, парень… – выдохнул Кукунтай, приподнимая Рутгера за плечи и разворачивая к себе. – Ну ты… – и онемел. Вокруг лба и впалых щек парня волосы по-прежнему торчали сосульками, немытые и нечесаные уже давно, тусклые, скорее рыжеватые, чем действительно рыжие – и уж точно не шли ни в какое сравнение с буйными локонами, вымахавшими на затылке. – Ну ты и начудил…
– Его правда больше нет? – выдавил Рутгер сквозь кашель.
Кукунтай возвел очи к сходящимся вверху тополиным ребрам яранги, вздохнул, улыбнулся – и сгреб малого в охапку.
Тюлени, зайцы, поросята…
Рожали у Хо.
Мастер мечтательно прищурился и сказал: представляешь, из тумана выступают только горные вершины, бамбуковые ветки и голова огромного вепря… Ганна фыркнула:
– Да они вам, дедушко, весь бамбук стопчут, а что не стопчут, то подроют, а лягушечек ваших пестреньких – схарчат за милую душу.
– А если их не харчить, – философски возразил Хо, – то ведь и ступить скоро будет некуда.
– И то правда, – согласилась Ганна, осторожно стряхивая красную перепончатолапую тварюшку с сапожка.
И осталась с пузатой Мотрей в Бамбуковой роще до самых родов, а Хо по такому случаю созвал в гости все тех же неизменных Видаля, Мак-Грегора и Кукунтая, чтобы торжественную ночь скоротать и помощь оказать – буде понадобится.
Мотря же категорически от помощников отказалась, да и свидетелей не возжелала, а с грозным хрюком и взревыванием удалилась в затянутые туманом кущи.
Сидели ночь у костра, прислушивались к стонам и шорохам в глубине леса, пили горячее вино из крошечных фарфоровых скорлупок, рассказывали истории.
Вот такую рассказал Кукунтай.
Одна маленькая Тюленька играла в волнах, прыгала и ныряла в серых волнах, вверх-вниз, вверх-вниз.
А заяц собирал на берегу водоросли.
Тюленька увидела зайца и кричит ему:
– Оставь наши водоросли, не смей наши водоросли брать!
Заяц отвечает:
– Это не ваши водоросли! Ваши-то в море, а наши на берегу. Вот я наши собираю.
Тюленька сильно рассердилась на Зайца, что он водоросли берет. Стала громко кричать на него. Услышала бабушка Тюленьки, вышла из воды, спрашивает ее:
– Ой, чего кричишь?
– Меня Заяц обидел!
Бабушка рассердилась, захотела проучить Зайца. Увидел Заяц, что старая Тюлень выходит из воды, испугался, стал в нее камнями бросать. Размахнулся большим камнем, попал камень в голову Тюлени, упала она мертвая.
Набежала волна, подняла высоко маленькую Тюленьку, и она увидела, что бабушка убита.
– Абуу! – заплакала Тюленька и нырнула в волны. Прибежала в ярангу, стала будить дедушку. – Дедушка, вставай скорее, Заяц убил нашу бабушку!
Выплыл дедушка на берег, фыркает, отдувается, от усов водяные брызги летят. Увидел Зайца, зарычал на него:
– Выходи на бой!
– Нет, иди ты сюда.
– Я не могу драться на суше!
– А я не могу на воде! – говорит заяц.
Полез старик на берег. Заяц пустил в него камень.
– Теляппой! Ой, больно! – закричал старик Тюлень и повалился замертво.
Качается маленькая Тюленька на волнах, зовет бабушку с дедушкой, плачет.
Вернулся с охоты отец Тюлень, услышал от дочери, что убили его стариков. Рассердился на Зайца, скачет с льдины на льдину. Вот приблизился к берегу, кусок от льдины откололся и прямо Зайцу в лоб. Подскочил Заяц и шлепнулся мертвым на землю.
Отец маленькой Тюлени подошел к нему, отрезал уши и уплыл в море. Подплыл к дочке и отдал ей заячьи уши.
Вышла на берег соседка Зайца – Лиса. Увидела, что сосед мертвый лежит, пошла в тундру, нашла листья травы, похожие на заячьи уши, и приложила вместо ушей.
Ожил Заяц, запрыгал от радости.
Потащили они тюленей домой. Позвали гостей, варили и ели мясо всю ночь.
Наутро им жалко стало старика и старушку. Вспомнили, что знали старую Тюлень и ее старика еще с тех пор, как были маленькими.
Связали они кости нерп, облили их жиром, помазали мозгом, завернули в траву и бросили в море. В воде забились, заплескались старик и старуха, плывут от берега в море.
Заяц и Лиса на радостях стали бить в бубен и плясать, а тюлени поплыли домой.
Внучка их увидела – тоже обрадовалась.
– Я бы тоже обрадовался, – наконец сказал Мак-Грегор. Постучал трубкой по ботинку, подул в нее, головой покачал.
Кукунтай пожал плечами: не мной придумано, не мне и передумывать.
– Ладно, я вот что про тюленей знаю, – сказал Маг-Грегор. – В былые времена у западных берегов милой земли их много жило. А были они на самом деле детьми Морского царя. Красивые были, смуглые, кареглазые… Как есть из себя люди, сильные и ловкие. Беззаботно жили: рыба сама вокруг вилась, и целыми днями они резвились, смеялись и пели песни в волнах, на берегу и в морских пещерах.
Но умерла их мать, а царь, конечно, погоревал-погоревал, да и женился на другой. А та, как оно бывает, детей от прежней жены возненавидела люто и навела на них чары. Туловище их стало неуклюжее и толстое, покрылось шелковистым мехом, у кого серым, у кого черным или золотисто-коричневым. Только красивые карие глаза не смогла отнять у них мачеха, и песни, которые они так любили.
