И Сурья кинулась к этой горе, пробежав два шага, вернулась, подобрала свою краюшку и побежала дальше, на ходу откусывая и глотая тугой кислый хлеб.
Там, наверху, там она будет ближе к небу, ближе к Господам… Но, может быть, оттуда она сумеет докричаться до братьев-звезд?
Бежать ей пришлось долго, сердце колотилось – проклятое сердце, во всем противящееся ее телу, не знающему усталости и слабости. Из-за этого куска человеческого мяса, устроившего себе гнездо в ее звездной плоти, заставившего ее звездную плоть страдать и изнемогать вместе с ним, Сурья сбила ноги, запыхалась и едва вскарабкалась по крутому склону горы. И пришлось, добравшись до вожделенной вершины, лечь на камни и долго, терпеливо – нетерпеливо не вышло – переводить дыхание.
Так она лежала, раскинувшись на камнях, и прозревала сквозь тусклый земной воздух темные глубины Вселенной и летящих в ней огромных, светлых, великих своих братьев. Как далеко они были! Сурья, крохотная, была слеплена по меркам земли, а они – о, как велики были их размеры, как стройны и необозримы их порядки! Иные, не вместимые, не охватимые никаким порывом души… и родные, по которым она теперь тосковала и захлебывалась тоской.
И она закричала от этой тоски, всей своей звездной плотью исторгнув крик, светом и звуком, теплом и неощутимым трепетом составляющих вещество частиц она закричала – не на том языке, не тем голосом, которым разговаривают между собой люди и которым она разговаривала с людьми. Голосом звезды, присущим ей, закричала она всей силой, какая в ней была.
И сердце Ашры замерло в испуге и молчало, пока крохотная звезда Сурья звала своих.
На камнях, без сил.
Никто не откликнулся.
Ее просто не хватило – дотянуться до звезд, ее слишком мало, что там – отщипнули, скатали комочек и лепят-перелепливают, да к морозным пальцам пристанет, пристынет, все меньше и меньше ее остается. Вот и не осталось звезды. Чуточку, самую малость, может, не хватает – а уже не то.
Уже только слабое тело, похожее на человеческое и такое же бессильное, недвижимое, безгласное – на камнях. Неба как будто и нет – оно молчит. И Сурья медленно закрыла глаза, чтобы не видеть летящие от нее в бездонной мгле звезды.
Сердцу в ней становилось всё холоднее, но, может, это и к лучшему: оно умрет, а Сурья вернется к Господам, и они сделают всё, что обычно, и всё кончится, и начнется что-то другое, но Сурьи там уже не будет. Даже слезы постепенно остывали.
– Ах вот ты где! – сказал огромный человек, вскарабкавшись к ней на вершину. – Ну и коза!
С этими словами он сгреб ее в охапку, покачал, взвешивая, поглядел вниз, на каменистый склон, по которому вскарабкался сюда, вздохнул гулко, как ухает филин в ночном лесу.
– Извини уж, – сказал деловито и перекинул Сурью через плечо.
Спускался он медленно, но надежно, а когда миновал камни, снова взял Сурью на руки, и она была маленькая в его руках. Сурья принялась было строить план: как податливей себя вести, чтобы отделаться меньшим ущербом, но это было всё ненужное. Ей было тепло и мирно на руках у огромного человека, который нес ее сквозь лес, укрывая руками, заслоняя головой от ветвей и сучков.
И вынес к дороге, а там уж стояла карета, и маленький человечек метался возле нее, заламывая руки. Летали заштопанные кружева, болтались вокруг тощих ног вышитые полы кафтана, оступались на каменистой дороге высокие каблуки.
– Как? Ты нашел ее? – воскликнул он, словно не замечая ноши в руках великана. – Беппо, Беппо! Что же так долго? Она замолчала! Ее не слышно! Как мы теперь ее найдем?
– Вот, Маэстро, вот она, – смиренно отвечал великан, протягивая к нему Сурью с такой же легкостью, как протянул бы кафтан или шляпу.
– Это была бы непростительная потеря, Беппо, – маленький человечек воздел к небесам указательный палец и помахал им весьма назидательно. – Мы этого не допустили.
Под стук колес и скрип суставов старенькой кареты, под благодушное ворчание Маэстро и сдержанные вздохи Беппо они въехали в приморский город. Было раннее утро. Солнечный свет тек по булыжнику мостовых, море дышало пряной свежестью, вразнобой стучали распахиваемые ставни и двери лавок, вторя стуку колес. Сурья так и проспала ночь в целомудренных объятиях великана, и неведомое прежде чувство покоя и защищенности наполняло ее. Словно бы она перестала быть старшей в этом мире, перестала быть старше всех людей на земле, стала слабой, нежной, уязвимой – и защищенной. Ничего от нее не нужно было огромному Беппо, но руки его источали нежность.
Маэстро, сидя напротив, не отрывал от них умиленного взгляда. Умиление его было настолько велико и неиссякаемо, что возле кондитерской лавки мадам Авриль он самолично выбрался из кареты и постучал в еще запертую дверь.
– Дорогая синьора! – воскликнул он, едва на пороге показалась сама хозяйка, повязанная платком поверх ночного платья и в мятом чепце. – Нам срочно нужна чашка самого крепкого шоколада, какой вы можете приготовить!
Мадам Авриль смотрела на него сощуренными глазами, как будто не могла различить, докучливое видение из сна предстало перед ней или живой неугомонный безумец. Маэстро же не умолкал, не решаясь разве что тормошить руками полуодетую женщину, но прочими способами деятельно побуждая ее немедленно приступить к делу и создать шедевр своего искусства.
– Ах, дорогой Маэстро! – всплеснула руками наконец проснувшаяся хозяйка. – Неужели вы снова в наших краях! Колен! Колетта! – крикнула она в глубь дома. – Раздуйте огонь, да поскорее! Я приготовлю шоколад для нашего милого, восхитительного, гениального друга! А что же вы сами? Где же ваш верный Беппо?
– Беппо… – Маэстро понизил голос, – скажу вам по секрету, милая синьора Априле, Беппо занят, вернее, его руки заняты тем, что я надеюсь сделать основанием моей новой славы. Вернее, той, которую… О, моя прекрасная синьора Априле, не вдаваясь в подробности – мне срочно нужна чашка шоколада, и я полагаюсь на вас. В карете у меня совершенно истощенное существо, которое неминуемо погибнет, если не применить самые надежные и сильнодействующие средства.
Словно по волшебству немедленно распахнулась дверь напротив и в проеме показался встрепанный мужчина в темно-красном домашнем кафтане, наскоро накинутом поверх ночного платья, и вязаном колпаке.
– Кто говорит об истощении и сильнодействующих средствах? – с важностью заговорил он. – Дорогой Маэстро, входите скорее, я немедленно пропишу вам самые новые микстуры, составленные мною лично. Пульвер радикс мандрагорэ оффициналис и, говоря по-простому, порошок шпинели в тинктуре антимонии! А также пошлю за цирюльником, ибо ничто не укрепляет организм лучше хорошего кровопускания, уж поверьте мне. Ну, разве что пиявки…
– Ах, доктор, доброе утро! – голос мадам Авриль сочился медом и ядом. – Когда речь идет об истощении, несомненно, нет лучшего средства, чем выпустить из несчастного последнюю кровь и напичкать его взамен всяческой отравой! Дорогой мой сосед, Маэстро постучал в мою дверь – и я не отпущу его без помощи!
