– Как видишь, мы выжили оба. И ты свидетель – я делал всё, что в моих силах, и сверх того, чтобы восстановить утраченное. Я работал, не покладая рук… не опуская век! Я работал – и учил, учил, чтобы было кому встать рядом, разглядеть во тьме свет… Умерли все, кто начинал с нами. Я всё еще здесь и тружусь. Но… тьма все так же бесконечна, мир все так же хрупок, люди… такое же дерьмо. Я думал, я верил, что созданное заново будет драгоценно. Даром данное никто не ценит, так было всегда… Не знаю, сколько оставалось человекам времени, если бы не тьма. Всё висело на волоске, и все это знали, но делали вид, что… Или действительно верили, что пронесет. Так уж устроены люди, точно знают, что умрут – но и об этом умудряются не помнить. Живут, как будто бессмертные. Гадят, как будто им подарили бездонную яму для их дерьма.
– А ты говоришь – старый, устал. В тебе пылу на десяток молодых…
– Нет, Ао, нет. Это не пыл. Это пыль, прах… Зола. Но и в золе полыхнет, если раздуть хорошенько.
– Кто тебя раздул, Хо? Чем тебя раздуло? С чего ты вдруг раздулся?
– Иди ты. Говорить еще с тобой… Да ты понимаешь? Да что ты понимаешь?
– Ничего, – легко согласился Ао.
– Когда это поле – по травинке! Эту ель – по иголочке! А они?
– Рыбу – по чешуйке, птицу – по перышку…
– Не смейся.
– Разве я смеюсь. Я видел. Я понимаю, о чем ты.
– Им опять кажется, что всё даром досталось – и никогда не кончится…
– И никто, никто не ценит твои бесценные творения…
– Я не об этом!
– Для них это не творения, пойми. Для них это – земля, вода, пища. Чтобы им жить. Чтобы им есть. И чтобы срать, извини уж. Человек не может есть и не испражняться. И ты тоже не можешь.
– Если бы только это, Ао, если бы только это… Ведь зря переводят, убивают, коверкают, жгут…
– А когда они были другими?
Хо судорожно втянул воздух.
– Поэтому ты так давно не строишь новых мест?
– Не строим мы ничего. Оно есть и без нас.
– Не придирайся к словам. И не уходи от ответа… Или уходи. Как хочешь. «Они», всё «они»… А мы – кто? Ну молчи, молчи, старик. А я… пожалуй, смою этот туман, дышать ведь нечем. Слышишь? Я смою твой туман.
– Смой всё здесь. Вообще.
– Ну да. Ищи дурака. Если выстояло в таком тумане… Так ты нарочно это? Чтобы расточить?
– Нет. Наверное. Не знаю.
– Давай возьмем чай и пойдем под навес, слышишь? Пойдем под навес, только посмотри, довольно ли в чайнике кипятка. Огонь зальет.
Хо, ворча, принялся собирать снедь, приготовленную для ужина на воздухе.
С чайником в руках Ао замер на полпути к навесу, как будто его окликнули – замер, прислушиваясь, едва заметно покачиваясь, как бы колеблясь, отвечать ли тихому, властному, влажному голосу, коснувшемуся души. Как будто приподнялся на носках – как будто вытянулся по направлению к небу, протянул себя к нему. И медленно обернулся, и поднял взгляд вверх. Что-то клубилось наверху, еще неразличимое, что-то пробегало слабыми дуновениями в тумане, раскачивая и вороша блеклые клубы, тревожа едва проступавшие в мороке длинные штрихи бамбуковой рощи.
Что-то нисходило на землю, приближаясь неторопливо и неотвратимо.
Ао наклонился, почти неестественно изогнувшись, не отрывая взгляда от невидимой вышины, и поставил чайник на землю. На лице его расцвела мечтательная улыбка, скользящими шагами он пошел вокруг озера, медленно помавая раскинутыми в стороны руками, как будто собирал в воздухе паутину.
Хо выглянул из хижины:
– Ну что ты там возишься? А…
С недовольным лицом он быстро вышел наружу. Чайник белел изящным боком сквозь высокую траву, белая рубашка Ао мелькала уже в ивняке за ручьем, различимая едва-едва. Подхватив чайник, мастер Хо придирчивым взглядом окинул хижину, словно взглядом проверяя на прочность, удовлетворенно кивнул, смахнул легонькую каплю, коснувшуюся щеки, смахнул другую и крикнул в сторону ручья:
– Давай-давай, веселись, ни в чем себе не отказывай. Разнеси здесь все, я ничего не хочу видеть!
Из ивняка к нему долетел радостный смех мастера Ао.
И в ответ – хлынуло.
Ливень ударил разом по прибрежной поляне, по хижине мастера, по озерной воде, по бамбукам, по ивам за ручьем. Хо в два прыжка укрылся в хижине, выкрикивая мастеру Ао обидные слова, но их не было слышно за шумом валящейся с неба воды. Ветер пролетел над бамбуками, почти уложив их на землю, ударил в хижину, срывая вязанки тростника с крыши. Мастер Хо прислонился к стене хижины, пытаясь ее удержать, наклонился, выглянул в проем – Ао танцевал среди потоков, намокшая рубашка облепила его ноги и мешала ему. Нетерпеливо дернув подол раз и другой, Ао остановился, топнул ногой. Содрать с себя мокрую липнущую к телу ткань оказалось непросто. Ао извивался и дергался на холме под ливнем, и вокруг него метались под ветром блещущие струи и высокие стебли бамбука. Это все было одним целым – дождь, бамбук, Ао. Наконец рубашка упала в траву, и Ао встал на высоком изгибе холма, вытянувшись к небу и вскинув руки. Узел распустился, спутанные волосы покрывали его темное тощее тело, струи воды катились по нему, бамбук дрожал и трясся под ударами ветра и воды. Ао танцевал журавлиный танец, двигаясь медленнее дождя, но в явном и удивительном согласии с ним.
Хо с трудом оторвал от него взгляд – и не увидел вокруг ничего, кроме потоков воды. Забыв о хижине, то и дело сотрясаемой ветром, Хо выскочил наружу и побежал, огибая озеро, по мокрой скользкой траве, через вздувшийся бурлящий ручей, сквозь обезумевшие хлещущие воздух ивы, к холму, и он кричал на бегу:
– Сумасшедший, сумасшедший, прекрати! Перестань, ты все разрушишь, ты…
Но Ао не слышал его – он и был сумасшедшим сейчас, он был дождем, он был ветром, он был пузырями на воде, шелестящим бамбуком, промокшей травой, яростными ивами, он был залитым огнем, оседающей хижиной, остывающим чаем, ветром, прыгающим с неба на землю, танцующим в тучах драконом дождя.
– Остановись, перестань! – метался вокруг него Хо, растопырив пальцы, взмахивая руками, как будто пытался укрыть Бамбуковую рощу от пустого, блаженного взгляда обезумевшего друга. Но Ао не видел, не слышал его – Ао был слеп, яростен и неудержим.
Хо уронил руки и молча смотрел, как кружится и подпрыгивает на холме обезумевший ливень, принявший облик его друга, но не откликающийся на дорогое имя. И что ему оставалось делать, когда потоки веселой воды смывали черту за чертой, стебель за стеблем всю тихую, тонкую, нежную Бамбуковую рощу? Хо крикнул пронзительно и грозно – и взвился в воздух, прыгнул легко и мощно, как немолодой, но могучий тигр – обхватил Ао руками и рухнул с ним, и они покатились по склону холма и с плеском свалились с берега в бурлящее от ударов ливня озеро.
Дождь мирно шелестел за стенами хижины. Ветер улегся в ивах у ручья и только изредка приподнимал буйную голову – оглядеться, не поплясать ли еще, но поникал, усталый и равнодушный. Ао сидел у очага, сушил мокрые, сбитые в узлы и колтуны волосы. Хо смотрел на него, поджав губы.
