– А вам, молодой человек, для чего это знать?
– Ну, я хочу спросить, можете ли вы мне достать одну вещь…
– И как это связано с тем, где я их беру?
– Ну, может быть, там нет этой вещи…
– Может быть, и нет, а вам что?
– Да что вы всё вопросами?!
– А вам подавай ответы?
Птица смотрела на мастера Йосю веселым глазом, смотрела на Видаля веселым глазом, клюв раззявила – ни звука, а видно, что от хохота заходится.
– Не на того напали, молодой человек. Некоторые вещи знать полезно, а узнавать не стоит. И некоторые вещи иметь полезно, а доставать не стоит.
– Есть время собирать, и есть время разбрасывать, я хочу немножко разбросать, – прищурившись, сказал Видаль. – Я не знаю, где это записано, сам не видел, но знаю точно, что есть такое. А еще в другом месте сказано, что именно надо делать с памятниками при жизни.
– Так вам, молодой человек, нужен динамит? Так бы и сказали! – радостно воскликнул мастер Йося. – Нет, динамита там нет.
Птица быстро перевела взгляд на Видаля: что-то будет делать теперь? Видаль задрал подбородок, отвернулся, смерил небо хмурым взглядом.
– А в другом месте?
– Вот видите, молодой человек, вы начинаете понимать силу простых вопросов.
– Да я их всю жизнь задаю – и что вы думаете, как мне отвечают?
– И как?
– Да вот так точно. Но я бы все-таки хотел узнать про динамит.
– Сколько?
Тут Видаль оказался в затруднении.
– Сколько динамита нужно для того, чтобы взорвать памятник на одного? Вот такого роста, в шляпе, с птицей на плече – Видаль взъерошил птичьи перья, – бронзовый. Сколько?
– Когда? – и теперь ответил вопросом упрямый мастер Йося.
– Хотелось бы сегодня, – рискнул Видаль.
– Боитесь, что памятник убежит?
Мастер Йося, не оборачиваясь, сказал в темный дверной проем за спиной:
– Мойшеле, сходи принеси горных хлопушек пяток со всем прикладом, молодой человек желает разбрасывать камни. Мрамор? – обернулся он к Видалю.
– Бронза.
– Ну, в данном случае это все равно.
Видно, горные хлопушки лежали недалеко: невидимый Мойшеле высунул наружу длинную, как у брата, руку и передал ему рогожный мешок с небольшим и нетяжелым содержимым. Мастер Йося заглянул в него и удовлетворенно кивнул. Торжественно взглянув на покупателя, он положил мешок на прилавок и широко раскрыл его горловину. Внутри лежали коричневые цилиндры из пергаментной бумаги, моток шнура и еще какие-то мелочи, которые Видаль сразу и не разглядел – но мастер Йося не отпустил его непросвещенным.
– Я вижу, юноша, что вы, простите, человек неопытный. Мне, конечно, совершенно неинтересно, чем вам не угодил ваш памятник – может быть, между вами и вашим скульптором непримиримые эстетические противоречия. Но мой сон был бы беспокоен по крайней мере несколько ночей, если бы я отдал вам в руки эти опасные предметы, никак не познакомив вас с необходимыми мерами предосторожности. Что вы, позвольте вас спросить, знаете о динамите?
– Ну… – ненадолго задумался Видаль. – Динамит. Им взрывают. Например, памятники. В горном деле тоже…
– Это всё?
– Всё.
– Очень неплохо для начала. Но я бы добавил несколько слов от себя. Позвольте вам представить: великое изобретение господина Нобеля – динамит. Замечательный пример того, что целое может быть больше суммы своих частей. С одной стороны, мы имеем отвратительно капризную жидкость, готовую взорваться от малейшего чиха. С другой стороны – какие-нибудь опилки, мел… а лучше особый грунт с морского дна – спрессованные давлением воды останки некоторых водорослей.
Мастер Йося слегка приоткрыл обертку из пергаментной бумаги.
– Видите эту розоватую массу? Это он и есть. Замечательный, надежный динамит. Можно хранить, перевозить, трясти сколько угодно… С ним одна проблема: поджигать его без толку. Он отвечает любовью на любовь, а именно: чтобы он взорвался, надо его взорвать. Хитро, не так ли?
– И правда, – согласился Видаль. – Хитро. То есть, если я хочу взорвать эти большие трубки, я должен… взорвать что-то другое?
– Совершенно верно! Что-то маленькое и более сговорчивое, скажем так. И поэтому самым главным изобретением господина Нобиля был даже не динамит, а вот эта, к примеру, медная трубочка, в которую вставлен шнур… Вы внимательно смотрите, молодой человек? Эта трубочка меньше мизинца длиной легко оторвет вам пару-тройку пальцев и лишит глаза. Будьте, пожалуйста, уважительны к ней. Хотя она и устроена так, чтобы взорваться только от огня, который проникнет в ее крохотное чрево по этому шнуру, молотком по ней стучать все же не советую. И вот… Огнепроводный шнур, так это называется, молодой человек. Он пропитан специальным составом и даже в дождь способен исправно доставить огонь по назначению. Важно не промахнуться с расчетом, иначе огонь добежит до детонатора быстрее, чем вы – до укрытия.
* * *
Снова и снова оказывалось перед глазами поднявшееся до небес море – и вставший перед ним человек. Ни отвернуться, ни зажмуриться. Всё он стоит и смотрит, смотрит – и не отступает. А волна больше него, волна закрыла небо – словно и больше неба она, если отсюда смотреть. А он стоит. Как это? – удивлялась Сурья, как он встал против большего; не должно быть так, потому что и смысла нет.
Но смысл оказался самый прямой – вот стоит Суматоха, как стояла прежде, хотя на самом деле она не стоит, а течет и кружится, потоки мелодий подхватывают и несут по брусчатым мостовым, по набережной Адмирала графа Шпее, куда стекает нарядная публика с Ратушной площади, и на крышах над площадью в сгущающейся ночи уже почти не видна суета приготовлений…
Матильда Сориа, Сурья, комочек звездного воска, помнит и видит, как вот здесь, вверху лестницы, лежал длинный нескладный человек, свесив бессильную мертвую руку с верхней ступени, а немного ниже валялась тряпичная птица, нелепая игрушка взрослого, с торчащими нитками, разбухшими от влаги отяжелевшими крыльями и яростным блеском в дрожащей на пуговичном глазу капле воды.
Игрушечная эта птица была похожа на тех черных птиц, которых видела Сурья не раз в своих вековечных скитаниях по дорогам людей – а люди прокладывают дороги только для торговли и для войны, и сколько битв она видела, столько же раз видела и стаи птиц, круживших над остывающим полем боя. Такие вот черные, сильные птицы – души погибших в бою, черные, обожженные яростью, и не всем из них суждено побелеть, улетая в вышину. Их путают с вороньем, но воронье слетается позже.
Такая черная птица-душа отчаянно билась в сжатой добела руке, когда красавица в свадебном венке убивала Суматоху горестным проклятием. И не заметила – не услышала за горем и яростью, – как убивает и птицу.
Когда мастера унесли тело своего товарища, Матильда Сориа спустилась на три ступени по лестнице и подобрала искалеченную тряпичную тушку. Она была тяжелой от остатков воды в ней. Как она могла быть одновременно и душой, и игрушкой, Матильда не понимала, да и не заботилась об этом. Чтобы тот человек мог умереть по-человечески, его душа должна взлететь. Матильда бегом кинулась через площадь – к добродетельным и добронравным строгим сёстрам Лафлин.
