– Нет, – слабо мотнула головой Сурья. Вид у нее был такой, будто она засыпает, а в руках ее почти уже и не оставалось. Но она подняла руку, завела ее Видалю за голову и нащупала шрамы у него на затылке под волосами. – Они обошлись и без меня. Вот этим…
Видаль зажмурился от ужаса – и вдруг почувствовал сирое и неживое пространство в своих руках… Он открыл глаза, чтобы увидеть хотя бы сонную тень ее. Но и глазами ее уже не было видно.
Он не поверил.
Но ее действительно не было.
Тогда он упал лицом в постель и рыдал, и проклинал тех, кто пожирает сейчас его горе, дрожа от вожделения и восторга.
Наконец рыдания кончились, кончились и слёзы. Он сел, спустив ноги на пол, и принялся одеваться, двигаясь размеренно и безжизненно. Вдруг уронил руки на колени, горестно рассмеялся:
– Ты так и не сказала мне, чего ты от меня хочешь!
И еще не договорив, понял.
Лестница в небо
Мисс Эмма кормила птицу кусочками печенья, мисс Элиза гладила ее по отливающей зеленоватым металлом спинке.
– Смотри, Лорелин, кто пришел! А кто пришел! – воскликнула первая, улыбаясь Видалю.
– Не Лорелин, а Кармела, – возразила вторая с уже заметным раздражением в голосе. Похоже, этот спор длился не первый час.
– Лорелин? Кармела? – спросил Видаль, почти радуясь возможности отодвинуть миг, когда придется сообщить сёстрам о том, что случилось.
– Конечно, она Лорелин!
– Откуда вы это взяли, сеньориты?
– Кармела! – упрямо выставила подбородок мисс Эмма Лафлин. – Она сама сказала, когда мы спросили.
– Лорелин! Несомненно, она сказала «Лорелин».
Птица посмотрела по очереди на обеих и, вскинув длинный клюв, издала переливчатый звук, который с тем же успехом мог означать как «Лорелин», так и «Кармела», или «Шарлотта», или «Ромуальда».
– Вот видишь! – воскликнули сестры слаженным дуэтом и кинули одна на другую укоряющие взгляды и слегка надули губы.
– Но погодите… Сеньориты, как вы вообще решили, что это девочка?! Я всегда считал…
Мисс Элиза испустила полный возмущений вздох, мисс Эмма потупилась и даже, как показалось Видалю, слегка покраснела.
– Даже мысли такой не могу допустить!
– Разве не очевидно…
– Она ночевала в моей спальне!
– Мужчины такими не бывают.
– Что ты знаешь о мужчинах? – язвительно заметила мисс Элиза. – Вот я точно могу сказать – это типичнейшая женщина, и любопытство, проявленное Лорелин…
– Кармелой!
– Проявленное Лорелин к моим серьгам…
– И к ложечкам!
– …И браслетам…
Видаль заморгал и беспомощно развел руками. Птица Лорелин – или Кармела, – глядя на него с откровенной насмешкой, постучала клювом по столу и произвела трогательную трель. Сёстры немедленно прервали спор и в четыре руки принялись ломать печенье.
В конце концов, подумал Видаль, зачем сообщать об этом добрым девушкам? Или я сделаю то, о чем она меня просила, или я просто не вернусь. И птица не вернется. И они останутся совсем одни на свете, не считая воспитанниц. Как я смею лишать их возможности попрощаться тем, кто им дорог? Но и объяснить им, что произошло и куда он идет, Видаль решительно не мог. Если Сурья захочет открыться своим друзьям – она сможет это сделать, когда вернется вместе с Видалем. Если же не вернется, будем считать… Впрочем, и считать будет некому. Решено.
Он протянул руку, и птица проворно вскарабкалась по рукаву на плечо.
– Прошу прощения, сеньориты. Она мне нужна. Я постараюсь вернуться как можно скорее, – и в этом он не лгал, только немного лукавил. – И тогда я предоставлю ее в ваше распоряжение надолго. Обещаю.
Он слегка прикусил губу: обещать не следовало. Ах, если бы здесь было такое место, где слово крепко! Если бы знать, что слова произнесенные – неотвратимо сбудутся… Не дано. Ну и не надо, обойдемся. Он торопливо поклонился, скрывая тревогу, и оставил добрых сестер.
В Семиозёрье по-прежнему шел дождь, однако мастера не расходились, ждали хозяина. При жизни Хейно дом был не сказать чтобы гостеприимным, но у Видаля все стало по-другому, все сюда дорогу знали и знали, что где лежит. Поэтому хозяйничали вовсю, к полной растерянности Рутгера, пытавшегося быть за хозяина в отсутствие учителя. Что он сам от ученичества отказался, ему не напоминали, но и не очень-то обращали на него внимание, когда он пытался позаботиться о гостях… Присутствие Кукунтая смущало парня еще больше; он старался не оставаться с шаманом наедине, обходил его так, чтобы случайно не задеть, отводил взгляд – но, едва оказавшись у него за спиной, глаз не отрывал. Кукунтай терпеливо притворялся, что это его не касается, и для облегчения своей участи Рутгера вовсе не замечал, а когда рассвело, вышел с Мэри погулять на опушку.
Олесь тихонько разговаривал с Лукасом, привалившись боком к теплой печи.
Мак-Грегор ушел на озера, прихватив удочки и Хо.
Ао бродил под дождем, их пряди перепутались, их души слились воедино – и Ао стал так же прозрачен и текуч, почти незаметен среди намокших ветвей.
Нелегкая это была забота, и впрямь: оказать гостеприимство мастерам. Ганна перебрала почту, сложила письма по адресам, потом метнулась было к печи… Но остановила себя, вспомнив как окоротил ее Кукунтай. Хотела взлелеять обиду – но тут оказалось, что у печи возится Мьяфте, гремит посудой, шлет Рутгера в подпол, сердито оглядывается: что нейдешь помогать? На такую ораву поди наготовь! Ганна только рукава вздернула – и за дело.
Засобирались по домам, когда второй день гостевания перевалил за полдень. Видаля уже и не ждали, наверное. А он – вот он, сам собой и с птицей на шляпе, как в старые добрые времена, будто и не было ничего: ни волны над Суматохой, ни смерти, ни скорбного бдения, ни буйного пира. Просто вышел из-за поваленной березы и сказал: вы куда? Мне есть что сказать, и помощь ваша нужна. Срочно. Сейчас. Поднялся на крыльцо, посмотрел на всех. И начал говорить. О конце света, о звезде по имени Матильда, о сердце Ашры, о музыке звезд и о происхождении ууйхо. И о том, что Сурья Беспощадная, фарфоровая барышня с камина, восковая кукла, столовый прибор Холодных Господ – ждет от него помощи и спасения, и он спасет ее. Просто потому, что больше некому. На самом деле некому, сказал он, глядя в глаза Хо. Это мое дело, сказал он. Но одному с этим не справиться никак.
– И если вы пойдете со мной сегодня, – сказал он, – вы будете делать такое… Вы будете делать то, чего никогда не делали. Обещаю.
Видаль поднял брови и губы прикусил: что это обещания сами собой выпрыгивают, и именно сегодня?
– Такое вот… Чего не делали никогда.
Мастера смотрели на него. Он был младшим из них, если не считать Рутгера, который и не мастер… И если не считать того, что половина жизни Хейно Кууселы текла в жилах Видаля – и ничего, через край не переливалась. Хватило ей места в теле и в душе Хосеито. И все же он был младшим, пришел позже всех – и они смотрели, как он указывает им путь и дело, и взгляды их были пристальны и строги.
