– А ему-то что? Никому ведь никакого вреда.
Грейсон показал на распухший глаз Дэйви.
– Похоже, кому-то вред все-таки есть, – сказал он.
– Это? Да ерунда! Мои наночастицы настроены на максимум. Я почти ничего не чувствую.
Он усмехнулся:
– Смотри!
Потом повернулся к зеркалу, глубоко вздохнул и вперился в свое отражение. Прямо на глазах распухший посиневший глаз приобрел нормальные цвет и форму.
– Мои восстановительные наночастицы управляются в ручном режиме. Сколько мне надо, столько и буду ходить с синяком. Для максимального эффекта.
– Вот как?
– А если кто-то из фриков одного из нас прикончит, заплатит за восстановление из собственного кармана. Да еще ему и вход в клуб прикроют. Поэтому если такое и случается, то нечасто. То есть даже самые отвязные фрики на нас не покушаются. Говорят, сейчас все гораздо мягче, чем в эпоху смертных. А если служащие здесь и умирают, то только от несчастных случаев. Кто-то головой об стол приложится, а кто-то еще чего-то там…
Дэйви пробежался ладонью по волосам, чтобы удостовериться, что готов к очередному заходу – что бы тот ни принес.
– А почему бы тебе не работать там, где по-настоящему нравится? – спросил Грейсон.
В конце концов, мир устроен так, что любой мог отказаться делать то, что ему не по нраву.
Дэйви усмехнулся:
– А кто говорит, что мне не нравится моя работа?
Грейсон был ошеломлен. Оказывается, «Гипероблако» специально свело в общем окружении тех, кто любил бить, и тех, кому нравилось быть избитым. И те, и другие получали удовольствие и формировали некое единое целое.
Дэйви, вероятно, прочитал эти мысли на физиономии Грейсона, почему и засмеялся.
– Эй, да ты, как я понял, свежеиспеченный фрик, верно? – спросил он.
– Это что, так заметно?
– Ну да. И это плохо, потому что тертые старые фрики сожрут тебя с потрохами. Имя у тебя есть?
– Слейд, – ответил Грейсон. – Через «е».
– Ну что ж, Слейд, – задумчиво произнес Дэйви. – Придется тебе войти в сообщество фриков с хорошим шумом. Я помогу.
И вот через несколько минут, как только Грейсону удалось оторваться от Закса, Слейд подошел к Дэйви, который в компании таких же, как и он, университетских здоровяков сидел и уплетал бургеры. Грейсон не знал, как в точности он должен начать, а потому несколько мгновений просто стоял, уставившись на Дэйви. Тот пришел ему на выручку.
– На что уставился? – буркнул Дэйви.
– На твой бургер, – ответил Грейсон. – Неплохо выглядит. Возьму-ка его себе.
Он схватил бургер и откусил здоровенный кусок.
– Ты об этом пожалеешь! – набычился Дэйви. – Я тебя так отделаю, что до следующего вторника не встанешь.
Эта фраза была, вероятно, его любимым «старьем». Дэйви выбрался из кабинки и поднял вверх кулаки, готовый драться.
И тут Грейсон сделал то, чего никогда раньше не делал. Он ударил человека. Он ударил Дэйви прямо в лицо, и тот покачнулся. Потом, оправившись, попытался дать Грейсону сдачи, но промахнулся. И Грейсон нанес второй удар.
– Жестче! – прошипел Дэйви, и Грейсон по полной воспользовался советом. Один за другим он принялся наносить тяжелые удары – справа, слева, хук, апперкот, прямой в голову, – пока Дэйви, застонав, не рухнул на пол, а его лицо не принялось распухать. Грейсон незаметно посмотрел вокруг и отметил, что сидевшие то тут, то там фрики одобрительно кивают головами.
Грейсон изо всех сил сдерживался, чтобы не броситься к Дэйви – попросить прощения и помочь. Вместо этого он посмотрел на тех, кто сидел за его столиком:
– Ну, кто следующий?
Оставшиеся приятели Дэйви посмотрели друг на друга, и один произнес:
– Послушай, приятель, нам проблемы не нужны.
И они сдвинули в сторону Грейсона свои тарелки с бургерами.
Не без труда вставая с пола, Дэйви незаметно подмигнул Грейсону и на полусогнутых направился в туалет, привести себя в порядок. А Грейсон забрал трофеи в отдельную кабинку в самом дальнем углу зала, где, борясь с тошнотой, принялся жевать взятые с бою бургеры.
Между свободой и вседозволенностью – весьма тонкая грань. Первая абсолютно необходима. Вторая крайне опасна, и, вероятно, – самая опасная поведенческая категория, с которой сталкиваются создавшие меня существа.
Изучив историю эпохи смертных, я достаточно давно оценило эти две стороны одной медали. В то время как свобода является питательной почвой для роста и просвещения, вседозволенность позволяет злу, не страшась разоблачения, расцвести при свете дня.
Самовлюбленный диктатор разрешает своим слугам обвинять во всех грехах мира тех, кто меньше других способен себя защитить. Надменная королева позволяет убивать во имя бога. Высокомерный глава государства дает свободу всем видам и оттенкам ненависти – пока это способно питать его амбиции. И печально то, что люди соглашаются с этим. Общество пожирает самое себя и начинает гнить. Вседозволенность – полуразложившийся труп свободы.
И поэтому, когда от меня требуется разрешение на какое-то действие, я многократно моделирую его условия, пока не взвешу все возможные обстоятельства и последствия. Возьмите, например, разрешение, выданное мною на организацию клубов системы «УЖАС». Решение мне далось непросто. Только после тщательной проработки вопроса я решило, что эти клубы не просто допустимы, но и необходимы. Клубы «УЖАС» позволяют фрикам получать удовольствие от избранного стиля жизни без отрицательных для общества результатов. Они дают фрикам возможность быть жестокими – без обычного каскада последствий.
Ирония состоит в том, что сами фрики меня ненавидят, несмотря на то что именно я даю им то, что им нужно. Но зла я на них не держу – как умный родитель, который не злится на капризы своего уставшего ребенка. Кроме того, даже самые асоциальные из фриков со временем остывают и успокаиваются. Есть тенденция: сделав несколько разворотов, некогда агрессивный фрик находит менее жесткую, более спокойную форму протеста. Мало-помалу они начинают ценить внутренний покой. Что нормально: со временем самый мощный ураган становится легким, ласковым ветерком.
«Гипероблако»
Глава 18
Лилия
ЕСЛИ ГРЕЙСОН ТОЛЛИВЕР был честен до тошноты, то Слейд быстро стал отъявленным лгуном. Начал он со своей легенды. Сочинил несколько фантастических историй про свою ужасную жизнь в семье. Особо тщательно прорабатывал детали. Сочинял про себя анекдоты, которые заставляли его слушателей смеяться – вне зависимости от того, восхищались они автором или ненавидели его.
Родители Слейда были преподавателями физики, полагавшими, что сын пойдет по их стопам, потому что, имея таких родителей, нельзя не быть гением. Но вместо этого Слейд предпочел жизнь бунтаря и негодяя. Однажды он даже спустился на автомобильной шине с Ниагарского водопада – потому что здесь можно получить больше кайфа, чем прыгая с крыши многоэтажки. Его восстанавливали три дня и три ночи.
