Его школьные подвиги вошли в легенду. Однажды, будучи в старших классах, он соблазнил приехавших на встречу выпускников прошлых лет королеву и короля школьного бала, самую высокомерную и самовлюбленную парочку, которая из-за него распалась.
– Изумительно! – сказал Грейсону на их следующей встрече Трэкслер. – Никогда не думал, что у вас столько воображения.
И если Грейсона Толливера эти слова могли обидеть, то Слейд воспринял их как комплимент. Слейд оказался для Грейсона таким удивительным созданием, что он хотел сохранить для себя это имя и после того, как закончится его тайная операция в среде фриков.
Благодаря Трэкслеру все эти истории стали частью официальной биографии Слейда. Теперь, если кто-либо захотел бы проверить достоверность тех баек, которыми он сыпал, все их можно было найти в официальных источниках, и никакими усилиями нельзя было их опровергнуть.
А истории все множились и усложнялись…
– Когда моя мать была подвергнута жатве, я решил стать фриком, – рассказывал Грейсон. – Но «Гипероблако» не хотело давать мне индекс «Ф», а вместо этого направляло к консультантам или перенастраивало мои наночастицы. Оно думало, что знает меня лучше, чем знаю я сам, и постоянно убеждало меня в том, что я не хочу быть фриком, что я просто нахожусь в замешательстве относительно самого себя. В конце концов, чтобы доказать свою правоту, мне пришлось замутить реальную бучу. Я угнал машину, не контролируемую сетью, и столкнул с моста автобус с двадцатью девятью пассажирами. Все откинули коньки, всех пришлось восстанавливать. Кстати, мне придется все оплачивать, но это было круто. Я своего добился! А мне теперь ходить во фриках, пока все не выплачу.
Захватывающие рассказы, никого не оставлявшие равнодушными. И никто не мог ничего опровергнуть, потому что агент Трэкслер был тут как тут, и сразу же делал эти сюжеты частью официальной истории жизни Грейсона.
Более того, Трэкслер сам дописал недостающие части истории об автобусной катастрофе, дополнив ее жизнеописаниями несуществующих жертв. Агент даже дал Слейду фамилию, намеренно проникнутую иронией. Теперь он был Слейд Мост. В мире, где никто, даже фрики, не покушается на жизни других людей, делая это намеренно и осознанно, история Слейда Моста быстро стала местной легендой.
Свои дни Грейсон проводил, болтаясь по местам сборищ фриков. Он рассказывал разные истории и расспрашивал разных людей по поводу работы, но не обычной работы, а такой, где он мог бы поработать по-настоящему, засучив рукава, не боясь запачкаться.
В мире за пределами клубов Грейсон стал привыкать к подозрительным взглядам прохожих, к тому, как смотрят на него владельцы магазинов – те явно думали, что он непременно что-то украдет. Его уже не обижало то, что многие, завидев его, переходили на другую сторону улицы, не желая идти по одному с ним тротуару. Его удивляло, что мир, в целом избавившийся от предрассудков, сохранил таковые в отношении фриков – тех самых, кто желал видеть в остальном человечестве своего коллективного врага.
«Склеп» был не единственным в городе клубом линии «УЖАС»; там были и прочие, изображавшие иные знаковые периоды истории. Клуб «Вывих» имитировал диккенсовскую Англию, в «Бенедикте» воспроизвели колониальный стиль древней Мерики, а «МОРГ» привлекал тех, кто тащился от культуры евроскандинавских викингов. Грейсон посещал все клубы. Он был настолько известен своими рассказами, что без труда завоевал уважение фриков из тамошних сообществ.
Более всего Грейсона беспокоило то, что ему начинали нравиться и такая жизнь, и роль, которую он в ней играл. До этого он держался подальше от всего, что ассоциировалось со «злом»; теперь же это самое «зло» стало сутью его жизни, и ему не просто разрешили жить в таком образе, но и поощряли в этом. Ночью от этого не спалось. Грейсону необходимо было обсудить свои дела с «Гипероблаком», но он знал – это невозможно. Хотя, конечно, «Гипероблако» за ним наблюдало; ведь камеры располагались во всех клубах, которые посещал Грейсон. Прежде молчаливое, но неустанное присутствие «Гипероблака» было для Грейсона источником покоя и радости. Даже тогда, когда он чувствовал себя одиноко, он знал, что не один на свете. Теперь же молчание «Гипероблака» приводило Грейсона в отчаяние – неужели «Гипероблаку» за него стыдно?
Чтобы справиться с этими страхами, Грейсон прокручивал в голове свои возможные разговоры с «Гипероблаком». Исследуй новые стороны своей личности с моего благословения! – говорило ему «Гипероблако» в этих воображаемых диалогах. Все в порядке, только помни, кто ты есть на самом деле, и не теряй себя.
Но что, если я именно такой, и в этом суть моей личности?
На этот вопрос даже воображаемое «Гипероблако» дать ответа не могло.
* * *
Звали ее Лилия Виверос, и она была фриком до мозга костей. Грейсон сразу понял, что красная буква «Ф» на ее удостоверении личности появилась не случайно, не в результате неблагоприятного стечения обстоятельств, а как следствие намеренной реализации вполне четкого плана.
Более необычной личности Грейсон не встречал. Волосы ее были обесцвечены настолько, что казались прозрачными; в кожу головы были введены разноцветные фосфоресцирующие пигменты, и их сияние передавалось к кончикам волос, отчего голова Лилии напоминала декоративный оптоволоконный светильник.
Грейсон инстинктивно понимал – она опасна. Но красота ее была неотразима, и его тянуло к ней. Интересно, а если бы он встретил ее тогда, в своей прошлой жизни, была бы она для него столь же привлекательна? Но теперь, после нескольких недель существования в новом для него модусе, Грейсон стал подозревать, что критерии привлекательности для него сильно изменились.
Встретились они в одном из клубов линии «УЖАС» – на том конце города, где Грейсон пока не бывал. Клуб назывался «Тюряга» и действительно имитировал бытовавшие в эпоху смертных формы заключения под стражей. По прибытии каждого гостя обыскивали тюремщики, а потом, протащив через серию металлических дверей и зарешеченных коридоров, бросали в камеру к случайному сокамернику, причем могло быть так, что и иного пола.
Сама идея заключения казалась Грейсону столь странной и абсурдной, что, когда за ним со зловещим грохотом закрылась дверь и от этого грохота содрогнулась бетонная камера, он рассмеялся. Так с людьми никто обращаться не станет. Это, конечно же, преувеличение.
– Ну наконец-то! – раздался голос с верхних нар. – Я уж думала, мне никого и не подсадят.
Она представилась и объяснила, что Лилия – ее действительное имя.
– Лилия – белоснежная и чистая! Когда мои предки искали имя, они и не подозревали, что в моем случае все перевернется с ног на голову. Если бы они хотели, чтобы я была пай-девочкой, им следовало назвать меня Чертополохом или Крапивой.
Она была стройной, но не маленькой. На вид Лилии было года двадцать два, хотя Грейсон и подозревал, что пару раз разворот она уже сделала. Вскоре Грейсону предстояло убедиться, что Лилия была и сильной, и проворной, а в острых жизненных ситуациях – сообразительной.
