– Доисторическая грязь, – пояснил Маклауд. – Там собраны все болезни, против которых у нас выработался иммунитет.
Интонирование состояло в следующей последовательности действий: викарий деревянным молотком двенадцать раз ударял по массивному металлическому камертону, стоящему в центре часовни, а паства, общим числом около пятидесяти человек, подхватывала ноту. С каждым ударом вибрация усиливалась и достигала высшей точки, когда звучание если и не отдавалось болью, то кружило голову и заставляло терять ориентацию в пространстве и времени. Грейсон не открывал рта и не участвовал в общем пении.
После викарий произнес небольшую речь, проповедь, как назвал ее брат Маклауд. Разговор шел о странствиях в поисках Великого Камертона.
– То, что мы пока не обрели его, – говорил викарий, – не означает нашего поражения. Ибо сами поиски не менее ценны, чем обретение.
Паства, соглашаясь с речами проповедника, одобрительно загудела.
– Найдем ли мы его сегодня или завтра, – продолжал проповедник, – не имеет значения, как и то, нам ли доведется обрести нашу святыню или иной секте нашей конфессии. Важно то, что однажды мы услышим звук Великого Резонанса и будем спасены.
Затем, когда проповедь закончилась, тоновики встали и по очереди подошли к викарию. Каждый из присутствующих окунул палец в лохань с вонючей жидкостью, дотронулся до своего лба, а потом облизал палец. Грейсон, увидев это, почувствовал тошноту.
– Можешь пока не причащаться земной сути, – сказал брат Маклауд, и слова его прозвучали не очень убедительно.
– А потом? Может, и потом не стоит?
На что Маклауд ответил:
– Того, что грядет, не избежать.
Ночной ветер выл неистово и бросал мокрый снег с дождем в окно комнаты, куда вернулся Грейсон. «Гипероблако» могло оказывать влияние на погоду, но полностью изменить ее было не в состоянии. Или, точнее, предпочитало не делать этого. По крайней мере, если шторма или урагана никак было не избежать, «Гипероблако» устраивало их в более-менее удобное для людей время. Грейсон пытался убедить себя – «Гипероблако» льет ледяные слезы именно по нему. Но насколько это соответствовало истине? У «Гипероблака», помимо него, были миллиарды важных дел, и вряд ли оно специально будет горевать по поводу его бед. Он в безопасности. Он защищен. О чем еще он может попросить?
Обо всем.
Вечером, между девятью и десятью часами, в комнату Грейсона пришел викарий Мендоза. Когда он открыл дверь, вслед за ним к спальню скользнул свет из коридора, но потом в комнате вновь воцарилась темнота. Грейсон услышал, как жалобно скрипнул стул, на который уселся вечерний гость.
– Я пришел спросить, как ты устроился, – произнес викарий.
– Отлично, – отозвался Грейсон.
– Все, что требуется на этом этапе – это минимальный комфорт, как я полагаю.
Затем его лицо осветилось экраном планшета. Викарий пробежался по нему пальцами.
– Я думал, вы отрицаете электричество, – сказал Грейсон.
– Ни в коем случае, – отозвался викарий. – Мы выключаем свет во время наших церемоний, а также не держим света в спальнях, чтобы члены братства искали общения друг с другом в общих помещениях.
Затем викарий повернул монитор в сторону Грейсона и показал картинки горящего театра. Грейсон постарался скрыть свои чувства.
– Это произошло два дня тому назад, – сказал викарий. – Я полагаю, ты в этом участвовал, и жнецы сейчас ищут тебя.
– Так вы не против насилия и жестокости? Вы их поддерживаете?
– Мы поддерживаем тех, кто противится неестественной смерти. А жнецы как раз и приносят неестественную смерть, а потому все, кто мешает им пользоваться их ножами и пулями, наши друзья.
Потом он протянул руку и тронул похожий на рог нарост на голове Грейсона. Грейсон отпрянул.
– Это необходимо убрать, – сказал викарий. – Мы против изменений плоти. А потом твои волосы придется побрить, чтобы вернуть тот цвет, который назначила им вселенная.
Грейсон промолчал. Теперь, когда Лилия умерла, судьба Слейда была ему безразлична. К тому же само имя Слейд напоминало Грейсону о ней. Но и лишаться всякого выбора в своей нынешней роли он не хотел.
Мендоза поднялся.
– Я надеюсь, – сказал он, – что ты посетишь нашу библиотеку или одну из комнат отдыха и познакомишься со своими братьями и сестрами. Я знаю, что они хотят узнать тебя получше, особенно сестра Пайпер, с которой ты встретился, когда переступил порог нашего монастыря.
– Я только что потерял близкого мне человека, – отозвался Грейсон, – и мне не очень хочется общаться.
– Тем более ты должен решиться на это, особенно если твоя утрата вызвана жатвой. Мы, тоновики, не признаем смерть, проистекающую от действий жнецов, и в этом случае скорбеть запрещено.
Что же это? Ему теперь будут говорить, что он должен чувствовать, а что нет? Остатки Слейда в Грейсоне хотели было послать викария к черту, но вместо этого он просто сказал:
– Я не смогу притворяться, что понимаю ваш здешний уклад.
– Сможешь, – покачал головой Мендоза. – Если ты нуждаешься в укрытии, среди нас ты обретешь новую цель и будешь притворяться, пока наша жизнь не станет твоей жизнью.
– А если этого не случится никогда?
– Тогда продолжишь притворяться, – ответил викарий.
Потом добавил:
– У меня же получилось.
* * *
В шестистах двадцати милях к югу от Вичиты Роуэн Дэмиш вел спарринг-бой с Тигром Салазаром. В иных обстоятельствах занятие с приятелем боевыми искусствами, которые он так любил, доставило бы ему немалое удовольствие. Но теперь эти вынужденные противостояния с неопределенным финалом все более и более беспокоили Роуэна.
Спарринг-бои шли дважды в день вот уже две недели, и с каждым боем Тигр дрался все лучше, но Роуэн неизменно побеждал. В свободное от занятий время Роуэн оставался в своей комнате один.
Тигр, с другой стороны, был теперь гораздо более занят, чем это было до прибытия друга. Еще больше изматывающих кроссов, тренировки на выносливость, бесконечные упражнения по системе «Бокатор», да еще разнообразные приемы с мечом и кинжалом, которые Тигр теперь воспринимал как естественное продолжение своих рук. В конце дня, когда усталые мышцы отказывались ему служить, Тигр принимал глубокий массаж, возвращавший стянувшейся в узлы ткани мускулатуры гладкость и гибкость. До приезда Роуэна массаж проводился, может быть, два или три раза в неделю; теперь же массажист являлся ежедневно, и Тигр к вечеру бывал так измотан, что засыпал, лежа на столе.
– Я побью его, – сказал он Жнецу Рэнд. – Вот увидите.
– Не сомневаюсь, – отозвалась она. Для человека, который, по мнению Роуэна, был лживым и бессердечным, эти слова звучали достаточно искренне.
