Она не совсем понимала, что случилось, но Закери-то понял. Следом за ней его тело напряглось, будто сведенное мучительной судорогой, он застонал, стараясь до предела слиться, вздрогнул и обмяк.
Холли казалось, что она пьяна. Она тяжело припала к его груди. Ей хотелось смеяться и плакать одновременно, и в конце концов она издала нервный легкомысленный смешок. Закери успокаивающе погладил ее, и она прижалась щекой к его плечу.
– Такого у вас никогда не было с вашим мужем, – шепнул он. Это было утверждение, а не вопрос.
Удивленная и смущенная, Холли кивнула. С трудом верилось, что они могут разговаривать, как раньше, как обычно. Гроза за стенами беседки все еще бушевала, их окружала темнота, пронизанная дождем. И Холли словно со стороны услышала свой собственный голос:
– Мне нравилось заниматься с Джорджем любовью… это всегда было приятно. Но некоторые вещи он никогда себе не позволил бы… и я бы не стала… потому что это нехорошо, видите ли…
– Что нехорошо? – Закери вытащил несколько шпилек из ее волос, и блестящие каштановые локоны упали, точно занавес, на ее нагую спину.
Она заговорила медленно, тщательно подбирая слова:
– Женщина должна смирять мужские инстинкты, а не пробуждать их. Я уже говорила вам, чем должен быть…
– Возвышенным проявлением любви, – перебил он, играя ее волосами. – Соединением душ.
Холли удивилась, что он это запомнил.
– Да, именно так. Нельзя давать волю вожделению.
Она почувствовала, что он улыбнулся.
– Не вижу ничего плохого в том, чтобы время от времени дать ему волю.
– Вы-то, конечно, не видите. – Она попыталась сдержать ответную улыбку.
– Теперь вы, пожалуй, решите, что непозволительно пали, – задумчиво протянул он.
– Я только что вступила в запретные отношения с моим работодателем в садовой беседке. Не думаю, что кто-то назвал бы это доказательством моих твердых моральных устоев.
Она стала отодвигаться от него и ахнула. Невыносимое унижение – она вся была мокрая! Она поискала, чем бы вытереться. Закери протянул руку к карману пальто. На этот раз носовой платок нашелся быстро.
– Никогда не видел, чтобы женщина краснела с головы до ног.
Выхватив из его рук платок, она отвернулась, насколько это было возможно.
– Просто поверить не могу что это была я, – проговорила она сдавленно.
– Я сохраню в памяти этот вечер до конца своих дней, – отозвался Закери. – Я велю позолотить эту беседку, а над входом повешу табличку.
Холли резко повернулась, испугавшись, что он говорит серьезно, но увидела, что в его глазах мерцает смех.
– О, как вы можете шутить! – И, передернувшись, она хотела было оправить свое платье, сбившееся огромным комком вокруг ее стана.
– Стойте смирно. – И он ловко подал ей белье, затем застегнул крючки корсета, а потом помог просунуть руки в рукава. Он так хорошо разбирался в женском туалете, что это просто приводило в уныние. Не стоило и сомневаться, что у него было множество подобных историй… И она, Холли была самой последней в очень длинной веренице его дам.
– Закери, – начала она, закрыв глаза, но он, держа ее волосы в руке, прижался губами к шее. Его бархатные губы скользили по коже, и она, застонав, припала к его груди. – Почему все мои принципы куда-то исчезают, когда дело касается вас? – печально спросила она. – Нет сомнений, что вам это раньше говорили десятки других женщин.
– Я не помню никаких других женщин, – сказал он.
Она засмеялась, не веря, но он повернул ее к себе, и его руки властно скользнули по ее талии и бедрам.
– То, что сейчас произошло между нами, Холли… я не знаю, можно ли назвать это соединением душ, но такой близости у меня никогда больше не будет.
– Это мгновение, выпавшее из времени. – Она не сводила глаз с его груди. Ее рука сама по себе поднялась и погладила твердые, выпуклые мускулы. – Оно не имеет ничего общего с нашей реальной жизнью. Мне не следовало… просто… мне хотелось побыть с вами хотя бы один раз. Мне так сильно этого захотелось, что все остальное перестало иметь значение.
– И вы думаете, что теперь мы сможем делать вид, будто ничего не случилось? – с недоумением спросил он.
Холли сглотнула и покачала головой, подавляя желание вновь припасть к его широкой груди и расплакаться, как дитя:
– Ну конечно, нет. Я… не могу больше оставаться здесь.
– Холли, милая, дорогая, вы ведь не считаете в самом деле, что я вас отпущу? – И он привлек ее к себе и осыпал поцелуями.
Никогда раньше Холли не знала, что радость и боль бывают так неразделимы. Она в ответ стала целовать его с яростным обожанием, крепко прижимая к себе, стараясь запастись впрок, на все долгое печальное будущее. Наконец, усилием воли оторвавшись от него, она принялась оправлять юбки и суетливо искать туфли – одна оказалась посередине беседки, другая – под скамьей. Закери молча стоял у нее за спиной.
Вздохнув, Холли устремила взгляд куда-то в обрызганное дождем окно, туда, где высокий, аккуратно подстриженный кустарник растворялся во влажном тумане.
– Я и раньше знала, что мне придется уехать, – сказала она, не оборачиваясь к Закери. – Теперь же других вариантов нет – я не могу больше жить с вами под одной крышей.
– Я не хочу, чтобы вы уезжали.
– Мои чувства к вам ничего не могут изменить. Я должна это сделать.
Он долго молчал.
– Вы все еще собираетесь выйти за Рейвенхилла, – констатировал он бесцветным голосом. – Даже сейчас.
– Нет, дело не в этом. – Холли стало холодно. Жаркое облако, все это время окутывавшее их, исчезло. Она попыталась подумать о будущем, но какое бы направление ни выбрала ее беспокойная мысль, она ощущала только пустоту и страх. И Холли почувствовала трусливое инстинктивное желание отступить к привычному, спокойному руслу, пойти по тропе, которая была выбрана для нее сначала родителями, потом Джорджем. – Я не знаю, что будет с Рейвенхиллом. Я даже не знаю, захочет ли он.
– О, он-то захочет! – Закери повернул ее к себе. Он был огромен и мрачен и смотрел на нее с каким-то задумчивым негодованием. – За все, что я получал, я должен был бороться. Но за вас я бороться не стану. Вы придете ко мне, если сами захотите. Будь я проклят, если начну вас запугивать или умолять. Полагаю, в глазах света один Рейвенхилл стоит примерно сотню Бронсонов. Все одобрят, если вы выйдете за него, в особенности когда узнают, что этого хотел Джордж. И вы даже будете счастливы какое-то время. Но в один прекрасный день вы поймете, что совершили ошибку. А для нас будет уже слишком поздно что-нибудь изменить.
Холли побледнела, но все же выдавила:
– Наш договор… Я верну деньги…
– Оставьте их для Розы. Она не должна пострадать оттого, что ее мать оказалась трусихой.
