Идея овладевает массами
До Первой мировой войны русско-немецкий конфликт оставался преимущественно конфликтом внутриэлитным (в первую очередь внутридворянским, в гораздо меньшей степени – внутриинтеллигентским). Между тем подавляющее большинство немцев, живших на территории Российской империи
[407], к имперской элите не принадлежали: они были представителями городского среднего класса и (главным образом) земледельцами-колонистами (места обитания – Юго-Запад, Поволжье, Сибирь). Тем не менее мы не располагаем сведениями о каких-либо масштабных столкновениях в городах или в сельской местности между русскими и немцами, подобных, например, «еврейским погромам» конца XIX – начала XX в. Даже такой пристрастный и тенденциозный автор, как А.А. Велицын (А.А. Палтов), в своей книге, яростно изобличающей вредные последствия немецкой колонизации для России, приводит только один факт подобного столкновения, да и то без указания места, времени и фамилий его участников
[408]. Не подлежит сомнению, что таких случаев было немало, но похоже, что ни один из них не становился серьезной проблемой не то что имперского, но даже и губернского масштаба.
То, что русские крестьяне немецких колонистов недолюбливали, – несомненно. Их не могли не раздражать те невероятные льготы, с помощью которых правительство стремилось привлечь «германских землепашцев» (обширные подъемные ссуды
[409], заблаговременная постройка домов и даже лютеранских кирх, освобождение от налогов и воинской повинности и т. д.), в то время как «природным русским», по сути, до начала прошлого века вообще всякое переселение гласно или негласно запрещалось. Вряд ли им могла понравиться подчеркнутая отчужденность приезжих от «туземцев» (они не желали учить русский язык, строго сохраняли свою религию и обычаи, практически не вступали в межэтнические браки)
[410]. Но так или иначе даже в 1914–1917 гг. в Поволжье и Сибири никаких немецких погромов в сельской местности не зафиксировано
[411]. Меры 1881–1888-х гг., ограничивавшие права немецких колонистов западных губерний (иностранным подданным было запрещено приобретать в собственность недвижимое имущество за пределами городов; колонистам, принявшим русское подданство, предписывалось войти в состав городских и сельских обывателей без права занимать общественные должности), правительство приняло по тем же внешнеполитическим причинам, что и мероприятия, ограничивавшие автономию Остзейского края: в случае войны с Германией немецкие колонии оказались бы (и потом действительно оказались) в прифронтовой полосе.
До Первой мировой войны массовых русско-немецких столкновений не наблюдается и в городах, хотя очевидно, что почва для межэтнической конкуренции там имелась: немцы практически монополизировали аптекарское дело, составляли значительную часть врачей и инженеров, активно участвовали в предпринимательстве
[412]. Но все же, видимо, их слишком малая численность не создавала ощущения некой экзистенциальной опасности, в отличие, скажем, от как ком растущего российского еврейства. (Для сравнения – в 1897 г. немцев в России насчитывалось 1 млн 791 тыс., а евреев – 5,2 млн; к 1914 г. доля немцев в населении империи составляла 1,4 %, евреев – более 4 %, причем евреи демонстрировали «колоссальную демографическую динамику» и «впечатляющую витальную силу», пытались играть (и играли) активную роль в финансовой сфере, политике и культуре; это было новое и грозное явление, к немцам же более-менее «привыкли»)
[413]. В народной культуре образ немца, как правило, малосимпатичен, но он отнюдь не зловещий, а скорее комический персонаж
[414].
