Но еще важнее то, что практически вся социальная верхушка ЗК – шляхта – была либо польской, либо полонизированной. Несмотря на количественную ничтожность (максимум – 5 %), она являлась главным землевладельцем и культуртрегером этих мест, а украинцы и белорусы (которые воспринимались русскими как ветви единой Большой русской нации) – бесправными и безземельными «хлопами» (причем православными крепостными владели не только светские магнаты, но и католическая церковь)
[457].
По наблюдениям некоторых современников, польское влияние распространялось из 3К на соседние русские губернии (например, на Смоленскую)
[458].
В начале 1860-х гг. католики составляли в Северо-Западном крае (Белоруссия и Литва) 94 %, а в Юго-Западном – 90 % всех землевладельцев
[459]. После нескольких десятилетий целенаправленной правительственной политики по борьбе с польским землевладением ситуация существенно изменилась, но говорить о полной победе не приходилось. К началу 1880-х гг., по завышенным официальным данным, русские поместья относились к польским в ЮЗК как 2:3, а в СЗК как 1:3. Соотношение русских и польских землевладельцев в СЗК составляло 4:25. На Правобережной Украине лишь к 1896 г. совокупная площадь русских имений превысила 50-процентную отметку, и то не во всех губерниях. На рубеже веков рост их количества остановился, а после 1905 г., когда были отменены запреты на покупку земель поляками, снова стало наблюдаться увеличение удельного веса польского землевладения. В СЗК польские имения были многочисленнее, а отпор правительственному курсу сильнее
[460]. Автор фундаментального исследования о шляхте ЮЗК французский историк-славист Д. Бовуа подводит неутешительные итоги деполонизации Правобережной Украины: «…российской власти не удалось, несмотря на все русификаторские усилия, элиминировать поляков из этого региона. <…> крупные польские землевладельцы сохранили не только свое высокое положение, влияние на народ, но и задавали тон экономическому развитию Юго-Западного края»
[461].
Характерна зарисовка в мемуарах В.В. Шульгина о выборах в Государственную думу на Волыни: «…в городе Остроге созвали некое собрание. Польские помещики явились породистые, изящно одетые, уверенные в себе. Русские перед ними показались мне какими-то мерюхрюдками. Они робко жались к стенам, жался и я, должно быть». На следующем этапе выборов, в Житомире польские делегаты символично поселились в «более шикарной» гостинице, а русские – в «более скромной»
[462]. И это в 1906 г., «после сорокалетнего невыносимого гнета», как выразился один из польских делегатов! Легко представить, как вели себя ясновельможные паны до 1830 г. …
В системе образования ЗК, созданной при прямом покровительстве Александра I и долгое время курировавшейся А. Чарторыйским, до начала 1830-х гг., а отчасти и до начала 1860-х безраздельно доминировали польский язык и польская культура, оказывавшие «полонизирующее воздействие на местных восточных славян и литовцев»
[463]. Виленский университет был «неинтегрированным в общероссийский образовательный процесс вплоть до своего закрытия в 1832 г.» и «в полном смысле этого слова польским», все предметы там преподавались на польском языке, а русский относился к предметам второстепенным. Ничего не изменилось даже после войны 1812 г., когда ученая корпорация университета «приветствовала вступление наполеоновских войск в Вильно, некоторые преподаватели служили в оккупационных учреждениях, а студенты вступали добровольцами в сражавшуюся на стороне французов местную “гвардию”». Позднее под университетской крышей свивали гнездо польские молодежные общества. В Виленском университете преподавал Иоахим Лелевель, учились Адам Мицкевич и Юлиуш Словацкий. Сменивший Чарторыйского на месте попечителя Виленского учебного округа Н.Н. Новосильцев после ревизии университета пришел к выводу, что вся система образования последнего имела целью внушать юношеству «надежду на восстановление прежней Польши»
[464]. В Кременце с 1803 по 1831 г. действовала великолепная польская гимназия, призванная «воспитать истинную шляхетскую элиту», с явным прицелом на будущий университет. В то же время единственную русскую гимназию в Киеве удалось открыть только в 1811 г., с огромным трудом преодолев сопротивление школьного инспектора ЮЗК графа Тадеуша Чацкого
[465]. В 1830-х и особенно в 1860-х гг. «полонизм» в учебных заведениях ЗК был ликвидирован. Однако эффективной русификаторской системы образования взамен создать не получилось: «…11 % государственного участия в расходах на начальную школу означало приговор любому ассимиляторскому проекту»
[466].
Столь малая эффективность русификаторской (как в социально-политическом, так и в культурном аспектах) политики самодержавия в ЦП и ЗК выводит нас на третий (и самый важный) уровень проблемы. Нерешенность польского вопроса (во всяком случае, в ЗК) есть прямое следствие природы Российской империи, которая «не была национальным государством русских, а представляла собой самодержавно-династическую сословную многонациональную империю»
[467]. Польская аристократия была одной из неотъемлемых составляющих этого сложного социума, и в количественном, и в качественном отношении. В конце 1850-х гг. польское шляхетство составляло более половины всего потомственного российского дворянства
[468].
