И наконец, химерический «океан-континент» Евразия, чудесным образом совпавший с границами СССР, населяемыи «евразиискими народами», вне зависимости от этнического происхождения и конфессиональной принадлежности якобы объединяемых какой-то общей «евразийской» системой ценностей.
Любую из этих «концепций» ученый-профессионал разобьет в два счета. Но самое замечательное, что и некоторые евразийцы отдавали себе отчет в том, что они, мягко говоря, не всегда интеллектуально честны.
Трубецкого совесть ученого (он был действительно выдающимся лингвистом) и, наверное, просто совесть в конце концов заставила – пусть и не публично, а в частной переписке с соратниками – это признать.
Еще в 1925 г. он писал П.П. Сувчинскому по поводу своего «Наследия Чингисхана» (где обосновывалась концепция истории России как «евразийского улуса Чингисхановой империи»), вышедшего в свет под криптонимом И.Р.: «…я бы все-таки не хотел бы ставить своего имени под этим произведением, которое явно демагогично и с научной точки зрения легкомысленно»
[687].
В письме к тому же корреспонденту от 10 марта 1928 г. Николай Сергеевич уже близок к отречению от всех своих трудов многих лет: «Евразийство для меня тяжелый крест, и притом совершенно без всяких компенсаций. Поймите, что в глубине души я его ненавижу и не могу не ненавидеть. Оно меня сломало, не дало стать мне тем, чем я мог бы и должен был стать. Бросить его, уйти из него, забыть про него – было бы для меня высшим счастьем. Если я этого не делаю, то только в силу малодушия и привязанности к вам обоим [то есть к Сувчинскому и Савицкому]…»
[688]
Еще более ценные признания содержатся в письмах Трубецкого Савицкому 1830-х годов.
Из письма от 8–10 декабря 1930 г.:
«Я постоянно перечитываю свои произведения евразийского периода, а также переписку того времени. И многое мне теперь кажется ребячеством. Мы преувеличенно ценили собственную молодость, считали ее главным своим преимуществом по сравнению со “старыми грымзами” и, благодаря этому культу собственной молодости, искусственно задерживали свое развитие. Теперь это для меня уже психологически невозможно. Я не могу притворяться молодым <…> А это удерживает меня от той безответственности и той специфической поверхностной смелости, без которой евразийство не могло бы состояться. <…> Широкие и большей частью поспешные обобщения, столь характерные для евразийства и, в частности, для моих евразийских писаний, в настоящее время мне претят. <…>
Мы – представители европейско-русской культуры. Культура эта в настоящее время умирает и в СССР заменяется новой, может быть тоже новой, но во всяком случае не европейско-русской. Примкнуть к этой новой культуре мы не можем, не перестав быть самими собой. Работать на старую культуру – нецелесообразно <…> Думаю, что не остается ничего другого, как выйти за пределы национально-ограниченной европейско-русской культуры и <…> работать на культуру общеевропейскую, притязающую на звание общечеловеческой. <…> в области интеллектуальной культуры, в частности науки, никаких непреодолимых преград между нами и европейцами нет, и в этой области мы прямо и должны влиться в ряды европейских ученых. <…>
Я бы никогда не позволил себе писать по-немецки или по-французски о чем-нибудь, чего не знаю или в чем не вполне уверен <…> А по-русски мне не раз случалось писать безответственные вещи, притом по вопросам, в которых я вовсе не компетентен: говоришь себе: “ничего, сойдет!” <…>
Мы оказались великолепными диагностами, недурными предсказателями, но очень плохими идеологами, – в том смысле, что наши предсказания, сбываясь, оказываются для нас кошмарами. Мы предсказали возникновение новой евразийской культуры. Теперь эта культура фактически существует, но оказывается совершеннейшим кошмаром, и мы от нее в ужасе, причем нас приводит в ужас именно ее пренебрежение известными традициями европейской культуры <…>
Мы совершенно верно поняли, что государственный строй современности и ближайшего будущего есть строй идеократический. Но как присмотришься в конкретные воплощения этого строя, так приходишь к заключению, что это не идеал, а полнейший кошмар, причем очень сомнительно, чтобы такой строй и впредь мог стать чем-нибудь иным. <…>
Сталин – не случайность, а тип, могущий быть выведен из понятия идеократии чисто дедуктивным путем. Перемена содержания существа дела не изменит. Сталин останется Сталиным, безразлично, будет ли он действовать во имя Православия. В последнем случае он, может быть, будет опаснее для Церкви, чем сейчас»
[689].
Из письма от 28 аир. 1936 г.:
«Россия как-то перестала интересовать меня по-настоящему. <…> Думать о России и русских проблемах я перестал вовсе. <…> я с некоторых пор внутренно махнул рукой на Россию и перестал учитывать возможность возвращения туда даже в подсознании. Пуповина, связывавшая меня с материнским лоном России, как-то окончательно и непоправимо перерезана. Я совсем оторвался от России и нутром ее больше не ощущаю. Мои отношения к ней теперь чисто головные: я сознаю какой-то долг, но не ощущаю действительной потребности этот долг выполнить. – Все это, разумеется, не может не отражаться и на моих отношениях к евразийству. При всем желании я все-таки стою не в евразийстве, не внутри его, а вне его.
<…> Поэтому я думаю, что творческого участия в евразийской работе я теперь принимать не способен. <…> Научные проблемы, которые меня в настоящее время занимают, настолько далеки от евразийства, что использовать для евразийских целей мою какую-нибудь очередную работу невозможно. <…>
Признаться, мне и славянская филология надоела. Будь я свободен, я бы сейчас занимался исключительно общим языкознанием (притом с упором на экзотические – африканские и американские языки) и смежными вопросами этнологии»
[690].
Потрясающий человеческий документ! По сути, полная капитуляция главного теоретика евразийства.
* * *
Есть и еще один щекотливый момент, также свидетельствующий о дефиците интеллектуальной честности у евразийских «отцов-основателей».
Как известно, наиболее внушают уважение те учения, постулаты которых соответствуют образу жизни самих учителей: Христос и Сократ – наиболее яркие примеры. «Вера – это поступки», – справедливо говорил Т.С. Элиот.
В этом смысле жизненные практики главных теоретиков евразийства выглядят весьма странно. Ругательски ругая ужасную, смертельно враждебную России Европу, они в ней прожили всю свою жизнь после эмиграции из России. Понятно, что ехать в СССР было опасно для здоровья (хотя национал-большевик Н.В. Устрялов вернулся, зная, что приносит себя в жертву), но ведь есть столько чудесных стран прекрасной Азии, так близкой евразийскому сердцу: от Турции до Японии…
