Так было и после Отечественной войны 1812 г., в ходе которой, собственно, и родился русский национализм. Русское дворянство, разумеется, и раньше было подчеркнуто патриотично, но под влиянием борьбы с «нашествием двунадесяти языков» дворянский патриотизм радикально трансформировался, обрел новое качество. Во всяком случае, среди той части дворянской молодежи, из которой в дальнейшем вышли первые русские политические националисты, провозгласившие, что нация – это сообщество равноправных сограждан, объединенных одной культурой, а не общество сословного неравенства и культурной сегрегации. Речь идет о будущих декабристах. Не случайно более ста из них – участники Отечественной войны.
Для самодержавия, будь оно действительно заинтересовано в социально-политической модернизации империи, было бы естественно опереться на эту националистическую дворянскую молодежь, боготворившую Александра I как победителя Наполеона, в противовес консервативным дворянским кругам, не желавшим прощаться с выгодами крепостного права (кроме всего прочего, внутридворянский раскол в тактическом плане укрепил бы прочность императорской власти).
Но Александр Павлович, видимо, понимал, что стратегически такая ставка чревата потенциальным ограничением императорского абсолютизма, ибо, разумеется, сама психология, сам этос «детей 12-го года» предполагал не безропотное подчинение воле монарха, а стремление к гражданской самодеятельности, и, в случае конфликта между интересами Отечества (как они их понимали) и интересами династии, выбор этих молодых людей был очевиден. Пришлось бы считаться с их мнениями и настроениями и в конечном счете в какой-то мере делиться властью. Благословенный же, по остроумному замечанию современника, готов был дать России сколько угодно свободы, при одном только условии – полной неограниченности своих прерогатив.
Несмотря на то что проекты преобразований продолжали разрабатываться в ближайшем императорском окружении и получали монаршее одобрение, они не реализовывались, за исключением тех мер, которые могли только раздражать молодых националистов (конституция, дарованная Польше, например). Основная активность императора перенеслась на поддержание прочности европейских монархий в рамках Священного союза, что также вызывало негодование людей декабристского круга.
Характерно и само отношение Александра к культу «народной войны». Как только русские войска пересекли границы империи, государственный официоз отказывается от националистической риторики, ее сменяет (вплоть до конца царствования) доктрина христианского универсализма, в которой победа над «двунадесятью языками» приписывалась уже не русскому народу, а провидению, чьим орудием выступал, естественно, Божий помазанник. Даже сама память об Отечественной войне, похоже, раздражала Александра (как позднее и Сталина память о Третьей Отечественной войне), он отказывался посещать торжественные мероприятия, посвященные ее событиям, хотя с удовольствием принимал приглашения на презентации, связанные с победами над Наполеоном в Европе. Ему (как и Сталину), очевидно, неприятно было вспоминать о том времени, когда он полностью зависел от воли нации, а не она от его воли.
Результат такой политики известен: разочарование либеральных дворянских националистов в еще недавно обожаемом властителе, радикализация тайных обществ, трагедия 14 декабря 1825 г., николаевский застой… Таким образом, национальная модернизация, которая логически вытекала из победы в Отечественной войне, драматически сорвалась, что задержало развитие России почти на несколько десятилетий.
Так было и после подавления польского мятежа 1863 г., которое русские националисты воспринимали как новую Отечественную войну. «Польская революция, – писал П.А. Кропоткин, – положила конец всем реформам. Правда, в 1864 и 1866 годах ввели земскую и судебную реформы, но они были готовы еще в 1862 году… Хуже всего было то, что само общественное мнение сразу повернуло на путь реакции». Естественно, ибо внешняя угроза консолидирует население вокруг правящего режима, от которого требуют уже не реформ, а военных побед.
Так было и после Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., благодаря которой была освобождена Болгария. Великие реформы Александра II, призванные наконец решить задачу национальной модернизации, со второй половины 1860-х гг. явно забуксовали, как только очередь дошла до демократизации политических институтов. Между тем – пусть слабое и немногочисленное – русское общество чувствовало естественное желание участвовать в управлении страной; право на это ему объективно давали по европейским нормам, на которые ориентировалась пореформенная Россия (но которые в ней не работали) имущественный и/или образовательный ценз его представителей. Во внутренней политике общество в своих «бессмысленных мечтаниях» натыкалось на глухую, непробиваемую стену, оставалась только внешнеполитическая активность, благо лазейка для нее была – славянский вопрос, борьба за освобождение славянских народов, находившихся под иноземным игом.
По сути, именно русское общество, объединившееся в «славянские комитеты», главным рупором которых был И.С. Аксаков, вынудило императора объявить войну Турции. На эту войну возлагались огромные надежды. Ф.М. Достоевский, член петербургского славянского комитета, писал в «Дневнике писателя» за 1877 г.: «Нам нужна эта война и самим; не для одних лишь “братьев-славян”, измученных турками, подымаемся мы, а и для собственного спасения: война освежит воздух, которым мы дышим и в котором мы задыхались, сидя в немощи растления и в духовной тесноте… Самоуважение нам нужно, наконец, а не самооплевывание… Война осветит столько нового и заставит столько изменить старого, что вы бы не добились того самооплевыванием и поддразниванием…»
Однако мечтам Достоевского не суждено было сбыться. Освобождение Болгарии нимало не решило внутрироссийских проблем, очень скоро, напротив, они обострились до такой степени, что жертвой этого обострения стал сам император Всероссийский.
Не переросли во что-то большее, чем амбициозная общественная организация, и славянские комитеты. Уже в ходе войны правительство стало ограничивать их деятельность, возвращая в изначально заданную сферу благотворительности. А после знаменитой речи Аксакова 22 июня 1878 г. по поводу позорных для России итогов Берлинского конгресса, в которой он, в частности, обвинил российских дипломатов в том, что они – «наши настоящие нигилисты, для которых не существует в России ни русской народности, ни православия, ни преданий», лишенные, как и нигилисты-революционеры, «всякого исторического сознания и всякого живого национального чувства», Московский славянский комитет был закрыт, а сам Аксаков на время выслан из Москвы. С той поры славянские комитеты прежней роли центра общественного мнения более не играли.
Таким образом, Русско-турецкая война помогла возникновению национальных государств на Балканах (а в их становлении непосредственно поучаствовали члены славянских комитетов – подданные империи, обходившейся без конституции, Черкасский и Градовский разработали болгарскую конституцию 1879 г.), но ни на шаг не продвинула национальную модернизацию в самой России.
Наконец, Первая мировая война, начало которой было встречено русским обществом с эйфорическим воодушевлением, и вовсе окончилась полной катастрофой. Погибла не только во многом уже архаическая Российская империя, но и рождавшееся в ее лоне Русское национальное государство, которое в результате реформ П.А. Столыпина медленно, но верно из мечты становилось реальностью.
