– Какую вещь? – спросил Крувим.
– Какую дашь. Какую-то важную. Которая связывает. Тебя, ее, дом. Семью.
Крувим порылся в тумбе. Это мамины запасные очки, она любила читать, но так ли они для нее важны? Это книжка, которую она читала последней. Машинописная, редкая, златовратного инока Ефимия. Она называлась «Проклятые Клоуны: обряды, пророчества, обещания и ритуалы». Инок Ефимий изучал секты Стазиса, а мама любила почитать про разные культуры. Вряд ли эта книжка была ее любимой. Вот, наконец. Папин кисет для табака. Мама не курила, но часто нюхала отцовский табак. Наверное, он помогал ей и много значил, если не выбросила. Крувим отдал кисет Дмитрию. Тот сперва взглянул скептически, но взял его в руки и улыбнулся.
– Это подходит, – сказал он. – Жди. Она должна прийти. Может, не сразу.
Крувим остался дома. Когда Дмитрий ушел, напряжение немного отпустило его. Дмитрий понимает, о чем говорит. Он разберется. Крувим нашел в буфете печенье и взял из погреба банку с квашеной капустой. Хотел было даже прибраться – вдруг мать придет уже скоро. Но сил совсем не осталось. Он уснул на лавке прямо на кухне, с недоеденной банкой капусты в руках. На другой день мать не пришла. Крувим убрался во всем доме, прибрался во дворе и сарае. Очень хотелось пойти за периметр и отыскать Дмитрия, но он сказал себе, что совершил достаточно безумств за эту неделю. Дмитрий должен привести его мать. Зачем ему обманывать? Чтобы забрать кисет? Какая глупость. Он просто ученый, изучает Стазис и знает, как можно достать оттуда человека. Да. Именно так.
Крувим накрыл стол, но мать не пришла. Всю еду пришлось рассовать обратно по буфетам, погребам и ледникам. Может, сделать что-нибудь приятное к ее приходу? Починить стол, подпилить дерево во дворе. Хоть как-то искупить свою вину. Крувим переделал все домашние дела, но чувство тянущей тревоги не покидало.
Мать пришла на третий день. Когда Крувим проснулся, она сидела в своем любимом кресле – именно туда он положил маячок Дмитрия. В первый момент он даже не поверил глазам. За эти дни он столько раз успел перейти от чувства полного отчаяния и беспомощности к надежде, что перестал понимать собственные эмоции.
– Мам, – сказал Крувим. – Мам, я тут.
Мама не отвечала. Крувим аккуратно тронул ее за плечо, но она не повернулась. Тогда он обошел кресло, чтобы посмотреть ей в лицо. Мама бессмысленно улыбалась с закрытыми глазами. Так прошло еще три дня. Крувим перепробовал все. Он давал ей нашатырь, кричал, читал вслух книги. Иногда ее удавалось поднять и даже заставить пройти до кровати. Но она не открывала глаза и не переставала улыбаться. Крувим хотел пойти к старосте, но вовремя спохватился. Если ее примут за куклу, то могут подумать бог знает что. Приходил староста – проведать, как дела. Крувим обрадовал его, сказал, что все хорошо. Но сейчас мама устала и дремлет в кресле. На собрания района она тоже придет не скоро – простудилась, когда ходила ночью его искать. Староста посмотрел на маму издалека, из прихожей, сочувственно покивал и пообещал принести малиновый вар.
Крувим старался, как мог, но понятия не имел, что надо делать. Мама была здесь, но мамы не было здесь. Крувим обливал ее холодной водой, пытался напугать – так, как лечат икоту. Он растирал ей руки и ноги – надеялся, что циркуляция крови поможет. Ему приходилось видеть коматозных, но это была не кома. Это было что-то совершенно другое. Иногда он слышал, как она тихонько пела, не раскрывая рта.
Еще через три дня явился Дмитрий. Когда он вошел в дом без стука, Крувим даже не удивился.
– Это теперь навсегда? – спросил он Дмитрия.
– Боюсь, да. Теперь ты видишь?
– Что?
– О чем я говорил, – сказал Дмитрий.
– Я не знал.
– Ты сказал, готов.
– Я не знал.
– Это нормально, – сказал Дмитрий. – На самом деле. Никто не готов. Никогда.
Он сел рядом на стул рядом с Крувимом. Они вместе сидели перед кроватью, на которой лежала его мать. Время близилось к ужину, а на ужин мать всегда выходила в хорошем платье и с заколотыми волосами. Она очень трепетно относилась к ритуалам и не могла позволить себе выглядеть плохо за ужином, даже если гостей не ждали. Сейчас она лежала в одной ночнушке, растрепанная, бессмысленно улыбалась и иногда что-то пела. Еле слышно, не размыкая губ. Крувим слышал, потому что он был музыкантом. У него все-таки тонкий слух.
– Что ты будешь делать дальше? – спросил Дмитрий. – Слышишь выстрелы? Город штурмуют. Это Хлеборобы. Надо срочно решать. Бросить ее здесь. Вот так. Будет более жестоко. Что будешь делать?
– Я не знаю.
– Она в аду сейчас. Не ври. Ты знаешь.
– Я не могу.
– Она там внутри. Заперта. Ты только поможешь.
– Я не знаю.
– Я знаю. Ты. Должен принять решение, – сказал Дмитрий. – Мне жаль.
– Жаль? – спросил Крувим. – Ты же ее совсем не знаешь. О чем ты вообще можешь жалеть.
– Мне кажется. Знаю всю жизнь. Расскажи. Какой она была?
Слово «была» пронзило Крувима почти физической болью, но он не поправил Дмитрия.
– Она очень ответственная. Никогда помощи не просила. Все деньги тратила на меня, очень много работала. Она барбарисовую карамель любила и груши. Я не знаю, что сказать. Мне кажется, что ни скажу, все будет как-то нелепо звучать.
– Она была гордая, – сказал Дмитрий с одобрением. – А теперь представь. Как ей сейчас. В этой пустоте. В клетке. Ты не видишь? Она же осталась. Осталась там. В хороводе.
– И что мне теперь делать?
– Ты знаешь что. Не хочу давить. Решай. Я хочу добра. Послушай меня. Станешь свободен. Поможешь матери. Послушаешь себя. Станешь сиделкой навсегда. Придется ее прятать. Мука тебе и ей, – сказал Дмитрий скучно.
– Если я убью свою мать, я сгорю в аду, – сказал Крувим.
– Ты совершишь. Милосердный поступок.
– Я могу остаться с ней. Ухаживать за ней, водить в туалет, рассказывать новости. Может, она поправится.
– Веришь в это? – спросил Дмитрий. – Или веришь мне? Мне очень жаль. Твоя мать. Хорошая женщина. Мне жаль ее.
– Я не смогу. Нет.
Крувим промолчал. Он даже не заметил, что плачет. Просто слезы бежали по щекам.
– Не плачь, сынок. Не плачь, – сказал Дмитрий и погладил его по плечу. – Мне тоже тяжело. Ты делаешь. Хорошее дело. Вот, возьми нож. Надо сильно надавить, чтобы пробить грудину. Вот сюда. Надави весом.
Крувим надавил. Дмитрий велел ему отвернуться, и он отвернулся, давил не глядя.
– Было три, – сказал Дмитрий.
– Что? – спросил Крувим.
– Это было три. Теперь ты готов. Ты сделал выбор. Ты сильный. Пойдем. Нам надо идти.
– Куда? – спросил Крувим безразлично.
– В Москву, – сказал Дмитрий.
