– Нам же проще, – сказал Ингвар.
Он развернулся к своей машине – собирался отдавать приказы.
Синклер дернул его за плечо.
– Не надо, – сказал он.
– Что не надо? Кукол давить? – удивился Ингвар. – А как мы проедем?
– Погоди, – попросил Синклер. – Так не должно. Так нельзя делать.
– Вы сами умом не повредились, пока мы тут ехали? – уточнил Ингвар. – Черт, мы же на ты, гребаная вежливость кабинетная никак не выветрится… Ты же месил кукол пачками, наслышан за биографию. Чего теперь? Мощности у машин хватит, не думай. Плюс масса взрывчатки и гранатометы. Раздолбать их и проехать, пока молчать не передумали. Почему нельзя так делать? Куклы и куклы.
– Это другое, – упрямо сказал Синклер.
– Это абсолютно логично, – сказал Ингвар. – Ей-богу, не понимаю, о чем ты.
Мост марионеток смотрел на небольшую группу людей без осуждения. Куклы не были совсем неподвижными. Иногда они спазматически дергались, словно глаз невротика, и медленно вертели головами. «Как будто с любопытством ожидают, что мы решим», – подумал Синклер и поежился.
– Нельзя давить, – сказал Синклер убежденно.
– Тогда что делать прикажешь, уважаемый? – спросил Ингвар.
– Подожди. Придумаю.
– Ну, думай. На пару сигарет времени у тебя. Нам медлить нельзя, – сказал Ингвар и отошел.
«Давить нельзя».
Синклер вздрогнул. Он даже забыл, насколько близок к центру Стазиса – и огромному количеству кукол. Темный Брат вошел в голову мягко и без насилия. Синклер даже не заметил его. И теперь, кажется, понимал почему. Темный Брат впервые согласился с ним.
«Тебе какого черта за дело?»
«Давить нельзя. Ты впервые делаешь что-то правильно. Я даже удивлен».
«Я тоже. Теперь сомневаюсь».
«Не сомневайся».
«Пошел в задницу», – подумал Синклер и понял, что делает это по привычке. Он понял, что не может просто так отдать приказ на таран. Атакующих, чистых кукол, пожалуй, да… Но эти же просто стоят. Среди них есть и обращенные.
«Не думал, что тебе ведомо хоть что-то близкое к милости», – подумал Синклер.
«Какой еще, к чертовой матери, милости? Я к тому, что нелепо расходовать материал на пустом месте».
«Материал? Они твой материал?»
«Не только мой. Они и твой материал. Они материал нашего будущего мира. Они такие же дети, как все остальные. Как ты и я. Мы с тобой вместе должны сохранить этот мир. Нельзя так глупо позволить монаху просто взять и прервать Великую скорбь. Он прав, что сон цикличен, но без скорби мир никогда не придет к хилиазму. Нельзя достичь Вечного государства, не пройдя через это. И незачем лишать их шанса на настоящий суд, кто ты такой, чтобы так делать?»
«То есть тебе их не жаль?»
«Мне жаль их в целом. Как сущность и общность. Как паству и подданых. Как часть мира, который я должен сохранить».
«А я вижу другое. Я вижу их лица и глаза. Мы с тобой опять не сошлись».
«Жаль. Тогда решай сам. Но времени все меньше, и тебе придется выбирать».
«Сгинь», – подумал Синклер.
«До скорого», – легко попрощался Другой.
Синклер приготовился спорить и давить, но Другой действительно покинул его легко и спокойно. Синклер не почувствовал его ухода впервые за долгое время. Интересно, с чем это связано? С близостью Стазиса? Или с близостью… Отца? Или с чем-то другим? Вот о чем он.
Если он позволит их раздавить, это точно расстроит Лизу. Горбач с ней все еще стоял на улице. Они оба завороженно смотрели на мост марионеток. Не видели такого никогда, это точно. «Да я и сам не видел», – подумал Синклер. Сзади погудели. Синклер обернулся и заметил, что Ингвар пересел на водительское сиденье своего «Урала». Он показал в окно, что готовится закурить вторую сигарету. На пассажирском кресле сидел Дометиан. Что-то шептал на ухо Ингвару, прикрыв лицо куколем, и показывал в сторону кузова – мол, не забывай, что у нас там есть. В какой-то момент Дометиан отобрал у Ингвара зажигалку и несколько раз щелкнул ей. «Огонь», – подумал Синклер. Времени оставалось все меньше. Сзади аккуратно заурчали моторы. Таранная колонна ждала отмашки. Синклер увидел, как двое бойцов сдернули брезент и стали готовить «Шмели». Другой начинял «молотовы». Один из коктейлей уже находился в руках у Дометиана. Сзади ждали. Спереди ждали тоже. Равнодушное – любопытное? – море марионеток ждало его решения. Они не пели. «Почему они не поют? Чего они ждут?» – мучительно подумал Синклер.
Время замедлилось. Бензин запах сильнее, небо стало более голубым – над Москвой стоял погожий ноябрьский день. Сухой и теплый для осени, ни единого облачка. Синклер смотрел в глаза марионеток. С каждым растянутым во времени мгновением он видел все больше морщинок, родинок, разрезов глаз, полуулыбок, бесмысленных и осмысленных, ломаных и переломанных. Становилось все тяжелее. Почему они не поют? Чего они ждут?
Синклер махнул рукой Ингвару – мол, жди, я решил. Тот с недоверчивым выражением лица показал из-за стекла большой палец. Монах на пассажирском сиденье баюкал «коктейль Молотова», словно ребенка.
Синклер отошел от колонны и приблизился к первому ряду кукол. В какой-то момент он обернулся, но просить не пришлось – Лиза и Горбач и так шли за ним в нескольких шагах.
Синклер остановился перед молчаливыми куклами. Прокашлялся.
– Нелепо, смешно. Безрассудно, безумно. Волшебно, – сказал Синклер. – Ни проку, ни толку. Не в лад, невпопад. Совершенно.
Он снова обернулся на Горбача и Лизу. Неужели они никогда не слышали эту песню?
– Приходит день, приходит час, приходит миг, приходит срок, – запел Горбач. – И рвется связь, кипит гранит, пылает лед… как там дальше?
– И легкий пух. Сбивает с ног. Что за напасть, – подсказал Синклер.
– Что за напа-а-а-а-асть, – протянул Горбач. – Точно! И зацветает трын-трава, и соловьем поет сова, и даже тоненькую нить не в состояньи что-то там!
– Стальной клинок, – тихо сказала Лиза. – Приходит срок, и вместе с ним озноб, и страх, и тайный жар…
– Громче, громче! – с восторгом крикнул Горбач.
– Нелепо, смешно. Безрассудно, безумно, – сказал Синклер.
Марионеточный мост дождался ответной песни.
Сначала задвигались сзади ряды, потом шевеление дошло до центра толпы кукол. Они понемногу расступались и отходили – назад, в овраг, по обе стороны от дороги. С каждой секундой толпа редела. Сзади коротко гуднули. То ли торопили, то ли удивлялись.
– Из миража, из ничего, из сумасбродства моего, – запела Лиза громче.
– Вдруг возникает чей-то лик и обретает цвет, и звук, и плоть, и страсть! – заорал Синклер.
Небо действительно стало еще ярче. Эмиссары и куклы начали двигаться вязко, но парадоксальным образом быстрее. За несколько секунд на мосту образовалась брешь, словно воду раздвинули усилием воли. Еще через несколько секунд она стала достаточной для проезда колонны. Куклы и эмиссары покидали мост.
