– Знаю. Но я должен отвечать за свои грехи. – Он помолчал. – А знаешь ли ты, что я делаю то же самое?
Он взглянул на портрет матери.
– Можешь ли ты понять, что я чувствую, зная, что во мне течет ее кровь! Она была вероломной, неспособной говорить правду, так же как ты не способна солгать. Она была настолько бессердечна, что ты и представить себе не можешь. Боже мой, ты не поймешь всего этого! А рядом с ней был отец-пропойца…
– Замолчи! – прервала его Розали, разрываясь между гневом и состраданием. – Не говори так больше! И не думай об этом. Я не нахожу в тебе ни ее черт, ни черт твоего отца…
Она села на ручку кресла и, повернув к себе лицо Рэнда, внимательно посмотрела на него.
– Я верила, что ты будешь заботиться обо мне, и ты заботился. Но есть и другие люди, которые зависят от тебя, верят тебе. Не надо опускаться до жалости к самому себе, это на тебя не похоже.
Поставив бутылку на стол, Рэнд взял ее за запястья и с силой отвел ее руки от своего лица, но Розали не сдавалась и нечаянно соскользнула к нему на колени. Почувствовав тепло ее тела, Рэнд прекратил борьбу.
– Она давно превратилась в воспоминание. Как может она теперь влиять на тебя? Это такой чудесный дом и великолепное место. Когда солнечный свет переполняет его, не смотри в темные углы в поисках теней, которых здесь и нет вовсе, освободись от этого, позволь ей уйти.
Ее последние слова, казалось, что-то затронули в нем, и Рэнд взглянул на Розали так, словно впервые увидел ее.
Он хотел было что-то сказать, но раздумал и только тряхнул головой.
– Почему ты чувствуешь себя виноватым, если тебе не в чем винить себя?
– – Рози, – хрипло произнес он. – Я не хочу сейчас говорить ни о чем, и о прошлом в том числе. Иди в свою комнату, пожалуйста.
Розали посмотрела ему в глаза.
– Может быть, я не права, но мне кажется, ты не хочешь потерять меня, боишься, что я уйду, если узнаю о. тебе что-то плохое. Пойми, ты действительно можешь потерять меня из-за своего молчания. Скажи мне, что ты сделал? О, Рэнд, не может же это быть столь ужасным!
Выпитое вино и усталость подействовали на Рэнда как яд, приведя его в состояние полного расстройства, какого он давно уже не испытывал. Он чувствовал себя настолько виноватым, испорченным и погрязшим в грехе, что даже сидеть с ней в одной комнате представлялось ему преступлением, а уж тем более держать ее в своих объятиях. Хотя, наверное, никакая сила не смогла бы оторвать его сейчас от Розали.
– Пожалуйста, Рэнд, – прошептала она, прикоснувшись к его резко очерченным скулам.
Тогда он с силой сжал ее за талию так, что она едва могла дышать. Она чувствовала запах бренди и аромат его кожи, когда он, наклонившись ближе, зарылся лицом в ее длинные шелковые волосы.
Розали слышала, как он заговорил, скоро и неразборчиво бормоча слова, смысла которых она совсем не понимала.
Вцепившись в складки ее платья, он все говорил и говорил и не мог остановиться. Слишком долго Рэнд носил в себе эту тяжесть, это бесчестье своего прошлого, этот позор бесстыдных "подвигов", совершенных им в Лондоне, и он безжалостно обнажил перед ней свою душу.
Розали не верила тому, в чем он себя обвинял. Если бы это сказал кто-нибудь другой, она приняла бы это за ложь.
Он рассказывал ей то, чего не знала еще ни одна живая душа, – тайные признания, обрывки жутких историй о том, как он убил кого-то на дуэли, расстроил чью-то свадьбу, о своих друзьях, являвшихся, по сути, отъявленными негодяями. Вся его речь напоминала бессвязный бред…
Он называл имена людей, о которых она читала в лондонских газетах, вспоминал своего брата, родителей…
Казалось, покаянию его не будет конца, Розали гладила его по голове, бормоча слова утешения, щеки ее горели от смущения. Никому, никогда не расскажет она тайну его непристойной исповеди, которая унижала и оскорбляла слух, как и слова, которыми он описывал все это.
Большинство женщин убежали бы из этой комнаты, ни одна леди не допустила бы такой сцены, но Розали продолжала терпеливо слушать, лишь нежное ее пожатие становилось сильнее, словно она хотела вобрать в себя все его отчаяние.
Когда-то она слышала, что молодые щеголи в Лондоне ведут низкую и грязную жизнь, ищут приключений, совершают недостойные поступки. Она не думала, что Рэнд был хуже своих приятелей, но сердце ее болело из-за его раскаяния и презрения к самому себе.
– Все хорошо, я понимаю тебя, – снова и снова бормотала она, но Рэнд устало качал головой, и глаза его сияли золотым светом.
– О Боже, как ты можешь понять это? Ты слишком невинна для этого. Я не должен был прикасаться к тебе, Рози.
Когда поток его слов постепенно превратился в горький тихий шепот, ночь уже остывала, перетекая в глубокий лавандовый свет, предвещавший утро.
Розали все так же неподвижно лежала в объятиях Рэнда, прижавшись к его сильной мускулистой груди.
– Только ты один помнишь это, – шептала она. – Большинство людей не думают о прошлом, их не заботит то, что когда-то было, но чего уже давно нет. Мне все равно, чем было наполнено твое прошлое.., ты понимаешь?
Видишь, я все еще здесь, я не ушла, я знаю, что ты в силах пережить все это. Теперь ничто не имеет значения. Если я могу так легко тебя простить, то разве ты сам не вправе простить себя?
Несколько долгих минут Рэнд оставался неподвижен, и она чувствовала, что он смотрит на портрет Элен. Потом он взял Розали на руки и вышел из комнаты. Пройдя по коридору, он поднялся по лестнице в спальню Розали и бережно опустил ее на постель. Посмотрев на нее долгим внимательным взглядом, словно запоминая каждую черту ее лица, чуть утомленного бессонной ночью, он поднял Хрупкую руку Розали и поднес к своим губам. Потом повернулся и вышел, тихо закрыв за собой дверь.
* * *
Был уже полдень, когда Розали проснулась, разбуженная громкими резкими звуками деревенского колокола. Она зарылась головой в подушку, но потом со вздохом поднялась, сощурившись от яркого солнечного света.
Судя по всему, в деревне что-то случилось.
Зевнув, Розали подошла к окну. Солнце слепило так, что даже свежая изумрудная трава казалась в его свете выцветшей и белесой.
Вдалеке, там, где виднелись очертания домов, синее горячее небо было подернуто тусклой дымкой. Что это?
Редеющие облака? А может, дым? Нахмурившись, Розали быстро вышла из комнаты.
– Мирель, – позвала она, спускаясь по лестнице, но никто не ответил.
Внизу царила непонятная суматоха. Люди торопливо вбегали через главный вход, дверной молоток каждый раз громко стучал, когда дверь распахивалась настежь, отовсюду слышались тревожные голоса.
На повороте лестницы Розали увидела Мирель.
