После некоторой паузы Алексеев твердо сказал:
– Нет. Ничего не знаю такого. Я просто предположил.
Встревоженный Воейков продолжал смотреть на генерала.
– После того, что я от вас только что слышал, вы должны мне ясно и определенно сказать, считаете ли вы опасным государю ехать, или нет.
Алексеев усмехнулся каким-то своим мыслям:
– Отчего же. Пускай государь едет… Ничего…
Дворцовый комендант был буквально ошеломлен словами начальника штаба Верховного Главнокомандующего.
– Господин генерал-адъютант! Как верноподданный и патриот вы обязаны немедленно пойти к государю и откровенно изложить имеющуюся у вас информацию. Если у вас есть хоть какие-то сведения об имеющейся опасности для жизни и правления императора, вы должны приложить все усилия для отмены этой поездки!
Наштаверх Алексеев кивнул:
– Всенепременно. Только приведу себя в порядок. Спал я, знаете ли…
Петроград.
28 февраля (13 марта) 1917 года
В эту ночь в Таврическом дворце заседал еще один новый орган революционной власти – Совет рабочих и солдатских депутатов. Собравшиеся делегаты, которые большей частью были самочинно «выдвинутыми» от якобы каждой тысячи рабочих и каждой солдатской роты, а в реальности просто набранные с площадей и улиц, ошалело крутили головами, разглядывая интерьер дворца, и восторженно слушали выступающих ораторов.
Однако в отличие от привычно тонущей в пустопорожних разговорах Государственной думы, собравшиеся здесь были людьми более наглыми и решительными. Еще сегодня днем их было аж девять человек, объявивших себя Временным исполнительным комитетом Совета рабочих депутатов. И эти девять человек, половина из которых еще утром пребывала в тюрьме, развернули кипучую деятельность.
В казармы и в цеха были посланы представители Комитета с призывом присылать делегатов. В казармах заявлялось, что Комитет уже принимает меры по улучшению их довольствия и питания тех солдат, которые «отбились» от своих частей.
И вот, привлеченные обещаниями и вдохновленные ветром свободы, люди собрались в Таврическом дворце. Член Государственной думы Чхеидзе открыл заседание. После коротких выступлений был избран Исполнительный комитет, председателем которого оказался социал-демократ Чхеидзе, товарищем председателя – Керенский.
Исполком назначил комиссаров во все районы столицы, приказал на местах формировать Красную гвардию, утвердил Продовольственную комиссию для организации питания солдат и назначил штаб из нескольких человек, в задачу которых входила организация обороны дворца от «царизма».
Но никаких войск в распоряжении штаба не было. В ту ночь все, что реально контролировал и защищал этот орган, была комната 41, в которой он и располагался. Никакими войсками на тот момент не командовал и Временный комитет депутатов Государственной думы. И напрасно панически ждал их нападения генерал Хабалов. Вооруженные толпы на улице в ту ночь подчинялись лишь сами себе и не настроены были подставлять свои головы под пули.
Столица замерла. Безвластие достигло апогея.
Глава VII
Позиции перед схваткой
Могилев. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Тревожная ночь раскинула свои черные крылья над провинциальным Могилевым. Хруст снега под ногами редких патрулей, черные окна прячут мысли и чувства, и лишь свистки паровозов и лязг сцепок на станции, слышимые сквозь пропитанный тревогой морозный воздух, подсказывали – город все еще жив и лишь затаился до утра.
Мы подошли к мрачному в темноте зданию гостиницы, и даже свет фонаря над входом не смог развеять то чувство тревожного ожидания, которое, как мне казалось, было буквально разлито вокруг. Горшков, поднявшись по ступенькам, принялся стучать в дверь, а штабс-капитан Мостовский стоял рядом со мной и нервно оглядывался. Да и его солдаты ненавязчиво держали улицу под прицелом.
– Почему вы так нервничаете, штабс-капитан?
Тот явственно вздрогнул и как-то нервно рассмеялся.
– А это так заметно, ваше императорское высочество? – Мостовский покачал головой. – Нет, ничего такого, рассказом про что стоило бы беспокоить великого князя и брата государя. В данный момент у меня лишь есть желание обеспечить вашу безопасность. После того как вы поселитесь в гостинице, мы, в свою очередь, также пойдем определяться на постой.
– Что ж, воля ваша, Александр Петрович. Просто мне показалось, что вы хотели бы мне что-то рассказать или о чем-то важном попросить. Или я не прав?
Мостовский задумался и замолчал. На его лице явственно читались муки каких-то колебаний, и он явно взвешивал сейчас все за и против. Не став смущать его разглядыванием в упор, я повернулся в сторону входа в гостиницу, на крыльцо которой как раз вышел Горшков и сделал приглашающий жест.
Я еще раз выжидающе взглянул на штабс-капитана, но тот, видимо, решив не рисковать или же вовсе не придя ни к какому решению, лишь козырнул, и мы распрощались.
Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Родзянко сидел неподвижно. Его взгляд уставился в одну точку. Решение было очевидным. И страшным.
Много лет он играл с императором в очень опасную игру. Он играл. Играл, как играет мальчишка, который лазит в соседский сад за яблоками. Для которого ценность яблок определялась не их вкусом, а сладостью опасной и рискованной игры с соседом, его злыми собаками, заборами и колючими кустами.
Ему нравилось нервное возбуждение перед лицом опасности. Нравилась сама игра с властью во власть и во имя власти. Часто он играл на грани фола, получая удовольствие от опасности, как во время самой схватки, так и в процессе планирования. Но как и лихой проказник, планирующий залезть в чужой сад, думающий о том, как обхитрить больших собак и не попасться при этом злому и бдительному сторожу, он отчаянно трусил и от всей души надеялся, что в случае провала его плана наказание за эту шалость будет не очень строгим.
Когда начинались беспорядки в столице, Родзянко был полон азарта. Наступил его звездный час! Он был сама энергия восстания! Он старался опередить власти хотя бы на один шаг, на один час, на одно верное решение!
Вести с окраин вдохновляли его, ожидание столкновений с войсками и полицией будоражило кровь. Он лидер! Он народный трибун! Он окажется умнее и хитрее коварного врага! И в случае успеха ему все лавры и почет! А вдруг что – он, конечно же, блестяще и гениально найдет возможность ни за что не отвечать…
Но сменялись дни, и оказалось, что власть из Питера тихо ушла. Оказалось, что забор под сорванцом упал, собак нет, а сторож пьяный сидит в кабаке. Эйфория сменилась растерянностью. Яблоки – вот они, протяни руку! Но не влекут его яблоки. Стоит мальчик посреди чужого сада и готов заплакать от обиды и непонимания. Налетел ветер, и вдруг яблоки начали падать ему под ноги, и не нужно было больше обдирать руки о ветки, пытаясь добраться до вожделенных плодов. Но разве теперь нужны ему эти лежащие у его ног яблоки? У него и своих в саду полно…
