Лукомский мрачно слушал меня. Затем поинтересовался:
– А если я не соглашусь?
Я отпустил ему светскую улыбку.
– В таком случае я слегка расстроюсь, ведь вы мне в принципе можете быть полезны для облегчения моей задачи. А вот господин Мостовский расстроится сильно и сейчас же сорвет с вас ордена и погоны, а вы будете через четверть часа расстреляны во дворе Ставки. Ваше имущество будет конфисковано, ваша семья с позором поедет в Сибирь – без денег и положения в обществе, как семья изменника и заговорщика.
Генерал вскинулся.
– Это неслыханно! Без суда? На каком основании? Это незаконно!
Я усмехнулся.
– Бросьте, Александр Сергеевич, какой закон в данном случае? Время рождает методы, не так ли? Ведь вы, затевая заговор, не думали о соблюдении закона или хотя бы о верности присяге? Мне представляется, что у нас беспредметная дискуссия. Итак, или – или: вы раскрываете заговор, арестовываете участников и движетесь навстречу своей славе, или вы не переживете этот час и покинете этот мир с позором. Решайте. У вас две минуты, время пошло.
Я демонстративно вытащил карманные часы и открыл их.
Лукомский вытащил платок и промокнул лоб.
Горшков принялся качаться с носка на пятку, издавая сапогами ритмичный скрип.
Мостовский вытащил револьвер и озабоченно изучил количество патронов в барабане. Затем вытащил из кармана патроны и, откинув барабан, начал методично снаряжать его.
Наконец две минуты истекли.
Штабс-капитан резким движением захлопнул барабан и прокрутил его. Лукомский вздрогнул и покосился на Мостовского. Тот встал. Горшков перестал издавать скрип. Генерал затравленно оглянулся на меня и поспешно спросил:
– Что я должен сделать?
Я пожал плечами.
– Мне кажется, я уже объяснял. Садитесь за стол и пишите рапорт государю.
Лукомский двинулся к столу, но наткнувшись на тело Алексеева, вздрогнул и пошел вокруг.
Затем, взяв листы бумаги и занеся над ними ручку, он вдруг спросил:
– А я могу раскрыть заговор совместно с генералом Гурко?
Я усмехнулся своим мыслям, а затем кивнул:
– Ну, если вы сможете убедить его в этом, а также обеспечите его безусловную лояльность государю императору, то почему бы и нет.
Через пятнадцать минут генерал разродился несколькими листами исписанной бумаги. Я бегло просмотрел листы и кивнул.
– Что ж, я рад тому, что у нашего государя есть такие верные патриоты, как вы, Александр Сергеевич. Как говаривал в свое время старик Шорр Кан, вы станете героем, а героев у нас не вешают! Итак, теперь слушайте официальную версию событий. Вы и ваши люди раскрыли заговор против государя. Вы доложились об этом мне. Мы потребовали объяснений у генерала Алексеева, и он, подтвердив все изложенное в рапорте, как человек чести, попросил дать ему револьвер с одним патроном. Свидетельство тому валяется под столом с дыркой в правом виске. Далее. Вы назначаетесь исполняющим дела наштаверха. За вашей подписью в войска уйдут приказы об аресте всех лиц, которые указаны в рапорте. Не забудьте объяснить вашим людям, что они теперь герои империи. Штабс-капитан Мостовский с коллегами поможет вам быть предельно убедительным. Если вдруг кто-то не захочет быть героем, тот героем не будет. Я не стану возражать, ведь желания должны исполняться, не правда ли? Таких немедленно изолировать, а при сопротивлении расстреливать на месте как заговорщиков, которые пытались захватить здание Ставки Верховного Главнокомандующего. Ну, или они внезапно совершат нелепое самоубийство. В общем, со сценарием определитесь по месту.
Следующее. С этого момента Мостовский является вашим адъютантом. Мимо него не должна пройти ни одна бумага, ни один приказ и ни один телефонный звонок. Люди штабс-капитана помогут вам с охраной. Ваши приказы и распоряжения будьте добры согласовывать со мной. И вот еще что. Александр Сергеевич, вы, надеюсь, понимаете, что после обнародования ваших приказов об аресте изменников возврата у вас не будет?
Лукомский тяжело вздохнул и буркнул:
– Понимаю. Что уж теперь-то…
Я кивнул.
– Думаю, мы поняли друг друга. Теперь вы или со мной навстречу славе, или…
Выхожу и закрываю дверь за собой.
Могилев. 28 февраля (13 марта) 1917 года
– Следует ли мне считать себя арестованным?
Вздыхаю и поднимаю глаза на собеседника. Великий князь Сергей Михайлович в крайнем нервном напряжении, рука сжата в кулак, костяшки побелели, ноздри раздуваются. Какие мы грозные… Вслух же благодушно отвечаю:
– Нет, дядя, какие могут быть аресты? Великого князя, как ты недавно правильно заметил, нельзя арестовывать. Вот кое-кто попробовал, и что вышло из этого? Я просто слышал, что ты плохо себя чувствуешь, вот и пришел осведомиться о твоем здоровье. Может, нужно что?
– А пост охраны за дверью и внизу под окнами?
– Сугубо для обеспечения твоего покоя, дядя. Чтобы ты хорошо отдохнул, успокоился и голова твоя прояснилась. Вот у генерала Лукомского голова резко прояснилась, и он, подумав ровно две минуты, сразу раскрыл заговор против нашего обожаемого государя императора. В данную минуту просветленный Лукомский, вместе со своим новым адъютантом Мостовским, производит аресты заговорщиков. И знаешь, у него вдруг оказалось так много помощников по выявлению и искоренению мятежников, что я диву даюсь. И кстати, просветленный Александр Сергеевич теперь исполняет дела наштаверха.
Сергей Михайлович удивленно уставился на меня.
– А куда делся Алексеев?
– А вот он не смог просветлиться.
– И где он сейчас?
– Думаю, там, где и был полчаса назад – валяется под своим столом. Некогда им заниматься сейчас.
На меня глянули с подозрением.
– Под столом?
– Револьверная пуля пробила правый висок генерала, и он изволил скончаться на боевом посту.
– Сам?
Я усмехнулся.
– Скончался точно сам. По причине нелепого самоубийства, полный раскаяния за измену императору. И никого из заговорщиков с собой не прихватил, представь себе. А жаль. Хотя уже троих, у кого мозги не прояснились, четверть часа назад расстреляли прямо во дворе Ставки. Так сказать, публично. И после этого действа количество просветленных в Могилеве стало расти просто с бешеной скоростью. А солдаты георгиевского батальона присматривают за выздоровлением.
Сергей Михайлович взорвался:
– Миша! Ты что творишь?! Кем ты себя возомнил? Тебе что – законы не писаны? Что скажет Никки? Он никогда не позволит тебе…
Я резко хлопнул ладонью по столу.
– Хватит! Надо же – расшалившиеся детишки, когда запахло наказанием за проказы, вдруг вспомнили о папе. Наше драгоценное семейство только и занято интригами и заговорами! Сотня великих князей, великих княгинь и прочих членов императорской фамилии навредили империи больше, чем все революционеры, вместе взятые! Мы, мы все, каждый из нас давал присягу верности государю, как главе императорского дома. Мы должны были быть опорой государства и императора, на нас должна была держаться вся конструкция государственной машины. А все мы, включая меня самого, только и делали, что машину эту расшатывали и разламывали! Я удивляюсь Никки! Как, как он мог терпеть все это?! Почему всю нашу камарилью он не призвал к порядку? Что мы сотворили? Бунт черни! Ситуацию, когда рушатся устои и низвергаются авторитеты. Кто мы, как не неразумные детишки, которые из озорства ради готовы сжечь отчий дом! Хватит. Запомните, дядя, все вы запомните! Я, именно я, ваш бедный и глупый Миша, сверну шею всей вашей вольнице, ибо достали вы меня. И запомните – вы все будете любить главу дома как отца родного, или пуля коварных мятежников вырвет непросветленных из наших рядов. Хорош бузить!
