Ах, что теперь-то вздыхать о несбыточном! Все умны задним умом, это давно известно! А впрочем, это все несущественные мелочи, ведь он был уверен в том, что огонь открываться не будет. Исходя из опыта взятия под контроль различных учреждений и целых крепостей в эти дни, Александр Федорович прекрасно знал, что самым реальным способом захвата пункта, который охраняется вооруженным гарнизоном, является приход туда множества людей из числа населения города. Собиралась толпа, которая выкрикивала разные революционные лозунги, поносила власть и предлагала стоявшим в строю «переходить на сторону народа». Затем, видя бездействие войск, ввиду того, что офицеры не имели приказа открывать огонь и не знали, как им поступить в такой ситуации, из толпы в строй стражей порядка проникали агитаторы, которые выискивали слабых духом и начинали расшатывать дисциплину, подвергать сомнению их приказы и право власти такие приказы отдавать, ведь перед ними стоит народ! А значит, они должны подчиниться требованиям народа!
Потом из толпы выбегали подготовленные боевики, которые быстро разоружали офицеров и оставшихся верными присяге солдат, а дальше начиналась вакханалия – с офицеров срывали погоны, не поддавшихся «требованиям народа» били и тащили в толпе для «революционного» самосуда на площади. Тех же, кто уступил, быстро поглощала бушующая толпа, и вот они уже вместе с «народом» идут захватывать очередное здание министерства или приводить к «присяге народу» еще одну воинскую часть. Здесь же в толпе шли хорошо организованные и дисциплинированные молодчики, подчиняющиеся невидимым для простого глаза командам своих старших. И вот опьяненная вседозволенностью и революционной правотой людская масса шла вперед, увлекаемая опытными направляющими, которые, поделив толпу на квадраты, вели людей к известной только кукловодам цели.
Революционная гидра расползалась по столице.
По существу, Некрасов и Бубликов совершили ошибку, понадеявшись на то, что войска в столице полностью деморализованы и не окажут никакого сопротивления, легко уступив агитации кучки людей. Кроме того, они понадеялись на то, что товарищ министра готов радостно распахнуть перед ними двери. И опираясь на эти соображения, горе-комиссары решил захватить важнейший объект с ходу, лихой атакой небольшой группы активистов. И совершенно неожиданно для себя потерпели полное фиаско. Но сам Александр Федорович Керенский этих ошибок повторять не намерен!
Однако чем ближе были пулеметы, тем хуже было предчувствие у трибуна революции. Он резко сбавил ход и, обернувшись, выкрикнул что-то восторженное, призванное подбодрить отстающих. Одновременно с этим, пропуская мимо себя демонстрантов, Александр Федорович раздавал указания, спешно формируя отряд из числа тех, у кого в руках было какое-то оружие. Керенскому уже было ясно, что захватить МПС просто напором толпы, как он надеялся ранее, явно не получится, а значит, придется использовать массу людей в качестве прикрытия вооруженного отряда, который и начнет штурм.
Орша. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Когда четверть часа назад я увидел стоящий на станции императорский поезд, признаюсь честно, меня чуть Кондратий не обнял. По моим прикидкам, он уже должен был быть очень далеко, и на столь скорую встречу с «братом» я никак не рассчитывал.
И если он здесь, значит, он вполне может быть в курсе моих шалостей. Если это так, то какой прием меня ждет? Прикажет взять меня под домашний арест и для надежности запереть в одном из купе поезда? Так сказать, чтоб был под присмотром. Как-то такая перспектива в мои планы не входила. Не все еще я исправил из того, что братец Коля нацарствовал.
С другой стороны, явившись в Оршу, разве я могу наглым образом уклониться от встречи с императором? Тут ведь не сошлешься на занятость или плохое самочувствие, ведь как-никак я вроде как должен как минимум обрадоваться, увидев «спасенного царя», и уж тем более я обещал верноподданнически явить все свои действия на суд государя императора. Ой, скверно-то как!
Тем более что двинутые по моему приказу войска из Минска начнут прибывать уже в ближайший час. А у меня тут такая вот неприятность. Ведь может выйти форменный конфуз, когда я вроде как от имени царя-батюшки, а тут он, весь такой в белом, является и приказывает взять меня под арест.
Но главная мысль меня терзала, когда я подходил к вагону с императором – что именно на выходе из этого самого вагона мне поперла карта, улыбнулась удача и поразительным образом стало все получаться. Не исчезнет ли мой фарт, если я опять войду сюда? И выйду ли вообще?
– Ваше императорское высочество! Государь приказал проводить вас к нему, как только вы прибудете.
Я кивнул и шагнул вслед за генералом Воейковым внутрь царского вагона.
Петроград. 28 февраля (13 марта) 1917 года
– Господин полковник! Там снова революционная общественность пожаловала.
Ходнев оторвался от подчеркивания заинтересовавшего его места в газете и поднял голову на дежурного офицера.
Полковник весело посмотрел на поручика.
– Да гоните их в шею! Нам арестованных ранее кормить приходится, а тут еще новые нахлебники. Гоните их, поручик, гоните!
Офицер замялся, но все же возразил:
– Осмелюсь заметить, господин полковник, но, боюсь, это будет трудно сделать. Их там полная набережная. И, это, – дежурный замешкался в каком-то смущении, но все же договорил: – Господин полковник, считаю своим долгом предупредить, что солдаты колеблются и, вероятнее всего, откажутся стрелять по безоружной толпе…
Ходнев кивнул, встал и, автоматически сложив газету, сунул ее во внутренний карман шинели и вышел из кабинета.
Орша. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Сгорбленная фигура Николая поразила меня. Император сидел опустив голову и безразлично смотрел в одну точку на полу вагона. Его спина, всегда прямая и образцовая, сгорбилась, плечи поникли. Что-то защемило у меня в груди, и я шагнул к «брату».
– Никки, я пришел. Что случилось?
Никакой реакции. Я тронул его за плечо и вновь мягко позвал:
– Никки, ты слышишь меня?
Государь поднял на меня затуманенный взгляд. Какое-то время он не узнавал меня, затем его взгляд прояснился, и сразу из его глаз хлынула такая волна боли и отчаяния, что я отшатнулся, как от удара.
– Что случилось? – повторил я.
Николай что-то хотел сказать, но спазм сковал ему горло, и он закашлялся. Пытаясь унять кашель, император откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Затем мертвым голосом проговорил лишь два слова:
– На столе…
Я взглянул на стол и увидел там бланк телеграммы. Взяв ее в руки, прочитал страшные слова:
«Его императорскому величеству Николаю Александровичу.
Государь!
Волею судьбы выпало мне сообщить Вам ужасные известия. Александровский дворец захвачен взбунтовавшимся царскосельским гарнизоном. Сопротивление по приказу Государыни не осуществлялось. Обезумевшая толпа разгромила дворец. Убито несколько человек. Точных данных об убитых не имею. По имеющимся отрывочным сведениям, Августейшую семью и челядь согнали в одну комнату в подвале дворца. Мятежники ударили прикладом Цесаревича. Алексей, упав с лестницы, сломал руку. Кровь остановить не могут. Опасаюсь наихудшего. Более полных данных не имею. Никакой связи с Августейшей семьей нет.
