От здания к стоявшему посреди мостовой единственному человеку шел офицер. Когда они поравнялись, поручик нерешительно взглянул в окровавленное лицо полковника, смотревшего на лежащие на снегу тела невидящими глазами.
– Вы ранены, ваше высокоблагородие?
Словно очнувшись, Ходнев увидел стоявшего рядом и тихо спросил:
– Вы сделали все в точности?
– Так точно, господин полковник. Пулеметчики стреляли поверх голов, как вы и приказали. Только…
– Что только?
Поручик помялся, но, собравшись с духом, ответил:
– Только они не собирались стрелять, господин полковник. Когда вы ушли навстречу толпе, солдаты устроили голосование и решили, что стрелять по безоружным они не станут. Но когда те начали стрелять, у одного из пулеметчиков, видимо, не выдержали нервы, и он дал очередь в небо. Ну, и закрутилось…
Ходнев кивнул.
– Прикажите санитаров. Всех живых перевязать и в ближайший лазарет. А мертвых… Мертвых нужно посчитать и убрать с площади. Да, и священника пригласите.
Поручик кивнул и побежал выполнять приказ. А полковник медленно пошел среди лежащих, всматриваясь в искаженные страданием лица. Рабочий. Матрос. Вероятно, студент. Какая-то бабка, не сиделось же старой дома… Еще рабочий. Какой-то хорошо одетый господин…
Ходнев стоял над раздавленным телом худощавого господина с орлиным профилем. С минуту полковник разглядывал тело лежащего на снегу, а затем вынул из внутреннего кармана шинели газету от 15 февраля 1917 года, которую он читал от нечего делать сегодня, и, развернув ее, еще раз пробежал глазами по строкам. После прочтения полковник положил на грудь лежащего газету и твердо пошел назад в здание министерства.
Февральский ветер играл листом газеты, на котором бросались в глаза строки, подчеркнутые карандашом.
«На заседании Думы 14 февраля в своей речи господин Керенский заявил: “Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало… Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в оружие издевательства над народом? С нарушителями закона есть только один путь борьбы – путь физического их устранения”».
Наконец ветер унес листок вдаль, а на черном предмартовском снегу остался лежать член Временного комитета Государственной думы, лидер фракции «Трудовая группа» в Госдуме, товарищ председателя исполкома Петроградского совета рабочих депутатов, генеральный секретарь Верховного совета масонской ложи «Великий восток народов России» Александр Федорович Керенский.
Орша. 28 февраля (13 марта) 1917 года
В кабинете повисла гнетущая тишина, и лишь вновь разыгравшаяся метель завывала снаружи. Я положил ладонь на плечо императора.
– Никки, что ты намерен делать?
Тот пожал плечами. Затем бесцветным уставшим голосом проговорил:
– Я был сейчас в церкви. Я долго молился Ему. Просил Всевышнего спасти Алексея и даровать ему исцеление… Что еще я могу сделать?
Он помолчал.
– Господь наказует меня… Я был готов принять все, что касается меня самого, но Алексей… Нет. Я не готов. За что, Господи?
Николай судорожно втянул воздух в легкие.
– Моя гордыня… Я возомнил, что готов нести свой крест, что это лишь мое, и я ревностно защищал свое право на это испытание… Как я мог такое допустить? Как могло случиться, что солдаты гарнизона Царского Села подняли руку на наследника престола? Почему смута охватила Россию? В чем я виноват? Что сделал или не сделал? Не могу понять…
Царь бездумно провел ладонью по краю стола. Затем тихо спросил:
– Ты готов принять престол?
– Что?!
Я ошарашенно взглянул на него. Вот чего я не ожидал сейчас, так это такого поворота событий.
Но Николай продолжил бесцветным голосом:
– Когда я молился, то пообещал Господу, что если он смилостивится и остановит кровь моему сыну, то я отрекусь от престола и посвящу остаток дней своих молитвам и милосердию. Я отрекусь за себя и за Алексея. Он все равно не сможет править… А если кровь не остановится, то…
Самодержец с отчаянием посмотрел мне в глаза.
– Тогда его кровь будет на моих руках, понимаешь? Как я буду смотреть в глаза девочкам? Как посмотрю в глаза Аликс? Это ведь моя вина, моя, понимаешь? Все, что происходит сейчас, это моя вина!
Николай опустил голову.
– Быть может, у тебя получится то, чего не смог сделать я. Будь хорошим государем и прости, если сможешь…
Я не знал, что мне делать и что говорить. Как должен я поступить? Похоже, что я попадаю в ситуацию, которую хотел всеми силами избежать. Отречение Николая автоматически рождало проблему принесения войсками и народом новой присяги, а точнее, проблему появления выбора, кому эту самую присягу приносить! Мне любимому или Временному правительству, будь оно неладно. Вот мы, видимо, и подошли вплотную к гражданской войне в России! А за ней – прогнозируемый всякими там аналитиками развал страны и прочие прелести. Ситуация просто катастрофическая!
Вот что мне делать теперь? Должен ли я его отговаривать? Ведь видно, что царь не совсем в здравом рассудке и действует на эмоциях. Возможно, если не дать ему сделать этот шаг, через пару дней он придет в себя. Ну и что будет? Выдержит ли Россия его правление дальше? Сомневаюсь, откровенно говоря. Но с другой стороны, как мне выкрутиться из этой ситуации? Ведь план «Б», принятый мной к исполнению после прошлого неудачного разговора с Николаем, предусматривал жесткие и радикальные шаги с моей стороны, однако шаги эти должны были лишь поставить императора перед фактом и фактически заставить его объявить реформы, но ни в коем случае в мои планы не входила смена царя! Я вовсе не стремился получить тяжелую императорскую корону в качестве повседневного головного убора. Максимум на что я рассчитывал – это пост премьер-министра на какой-то переходной период, да и то предпочел бы не навлекать на члена императорской фамилии и брата императора народный гнев за неизбежно болезненные реформы, ведь сделать довольными всех абсолютно невозможно. Поэтому лучшим я считал вариант стать сильным человеком за кулисами трона, который будет дергать за ниточки в тени общественного внимания. Пусть у рампы в свете софитов красуются всякие там Лукомские и прочие актеры. Меня и роль режиссера вполне устроит, зачем мне лезть на сцену?
Тем более что все в стране придется ломать через колено, а значит, мне-царю придется прикладывать усилия на порядок большие и встречать сопротивление в десять раз более сильное, чем если проводить такие же реформы от имени «смягчившегося и прозревшего», но все же привычного народу Николая Второго. Поэтому…
Очнувшись от раздумий, я увидел, как император что-то подписывает на исписанном листе. Затем он протянул мне бумагу.
