Кирпичников вновь приблизился к лицу Натальи Сергеевны и зашипел:
– Сейчас ты подойдешь к двери и крикнешь, что ты требуешь отречения императора. Пусть ему передадут.
Графиня Брасова яростно мотнула головой и вырвалась из хватки.
– Я никогда этого не сделаю!
Тимофей рассмеялся и тряхнул Георгия.
– Сделаешь. Иначе сыну твоему не жить.
Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года
– Я, государь император Михаил Второй, гарантирую вам, что если вы отпустите заложников живыми и невредимыми, то вам будет сохранена жизнь и свобода.
Я стоял у баррикады, которая перегораживала вестибюль, глядя на приоткрытую дверь малой тронной залы. Не вести переговоры с террористами? Вот пусть тот, кто это говорит, окажется в ситуации, когда эти самые террористы захватили и обещают убить его семью! Мне нужно вызволить их, а потом я займусь захватчиками. Всерьез займусь. Я обещаю им жизнь и свободу, но любить их я не обещаю. Жизнь и свобода может быть разная, порой такая, что живые, что называется, завидуют мертвым.
– Эй, царь! – в проеме двери на секунду показалась и вновь скрылась голова человека, который издевательски прокричал, прячась за косяком: – Отрекайся подобру-поздорову! А не то твои жена и сын будут убиты! Это говорю тебе я – Тимофей Кирпичников!
Я чуть не взвыл. «Первый солдат революции!» Даже в этой истории он умудрился проявить свою сволочную натуру. И это очень плохо, поскольку отморозок он полный. Значит, не договоримся.
Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Тимофей, смеясь, отошел от двери.
– Теперь он у нас в руках!
Неприятно удивившись факту наличия царя в Гатчине, Кирпичников, поразмыслив, пришел к выводу, что это даже и лучше. Вряд ли император выдержит издевательства над его семьей, а значит, успех их миссии гарантирован!
Тем более что будь царь в Орше, Тимофей вряд ли смог бы долго удерживать дисциплину в свой революционной шайке, и уже этой же ночью ему бы пришлось не пленников караулить, а своих подельников, чтобы не разбежались. Они вон и сейчас недовольно зыркают на него, а что было бы ночью!
Ну, ничего, все вроде на мази, все получится! Царь здесь, семейство его вот в углу сидит, да и трон здесь. Ухмыльнувшись, он вновь подошел к графине Брасовой и задушевно сообщил:
– Если ты, курица великокняжеская, думаешь, что мы тебя отпустим, то ты ошибаешься. – Он внезапно нагнулся к ней и, вновь схватив за щеки, плюнул ей в лицо. Сбив ударом с ног бросившегося на него мальчика, заорал ей в прямо в глаза: – Я тебя расстреляю прямо вот здесь, у трона вашего проклятого! И тебя расстреляю, и муженька твоего, и сыночка! Всех вас, кровопийц, убью!
Тимофей Кирпичников ударил женщину, и она упала на пол с окровавленным лицом. Георгий страшно закричал, и тут неожиданно подал голос Пажетных:
– Ты это, Тимофей, может, оно ну его, это дело-то? Может, пусть его, выпустим их, да и сами уйдем подобру-поздорову, значит. В Царском Селе их же всех отпустили, ты говорил. Так, может, и нам…
– Да ты что! – Кирпичников буквально взорвался. – Как можно отпускать всю эту царскую сволочь?!
– Слушай, достал ты уже со своими бредовыми лозунгами! – вмешался в спор матрос Тарасенко. – Мы сюда шли не погибать зазря. Товарищ Керенский, отправляя нас сюда, ставил задачу захватить вокзал и не дать перебросить войска с фронта для подавления революции в Петрограде. И мы пошли. Ты настоял на этой акции. Но на расстрел царя и семьи мы не подряжались. Ладно еще царя, но бабу с дитем я стрелять не согласен!
Кирпичников тяжело дышал, глядя на своих подельников, затем кивнул и процедил:
– Можете их не стрелять. Я сам это сделаю.
Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года
– Эй, в тронной зале! Предлагаю вам сделку!
Я отнял от губ рупор и прислушался. В помещении за дверью явно что-то происходило, звучали какие-то крики, шел какой-то спор, и я посчитал нужным бросить на чашу весов свои пять копеек.
– Если вы отпускаете заложников живыми и здоровыми, то я выплачиваю вам сто тысяч рублей золотом! СТО ТЫСЯЧ! ЗОЛОТОМ!
Ставлю рупор на мешок с песком и делаю знак приготовиться к штурму. Группа самых опытных бойцов приготовилась к атаке и лишь ждала команды. А я ждал подходящего момента.
Из-за двери показалась голова в матросской бескозырке.
– А не обманешь?
Похоже, не все там такие уж и идейные. Может, на этом и удастся сыграть.
– Я обещаю. Если всех отпустите и все будут живы, здоровы и невредимы. Тогда вы получите деньги.
– И свободу? – уточнил матрос.
– Да.
Голова скрылась, и я стал ждать их решения.
– Ваше императорское величество, вы и вправду собираетесь этим мразям заплатить сто тысяч золотых рублей, а затем позволите им уйти?
Горшков был полон искреннего недоумения.
– Нет, – коротко ответил я.
– Но… – Горшков запнулся, не решаясь продолжить.
– Но как же мое слово, хотели вы спросить, Георгий Георгиевич?
– Так точно. – Герой войны явно стушевался.
– Я обещал, что если они отпустят всех живыми, здоровыми и невредимыми. А судя по крикам графини и Георгия, там дело дошло до рукоприкладства. Поэтому…
Георгий кивнул, не желая продолжать неприятную мне тему.
Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года
– Я предлагаю голосование!
Тарасенко решительно рубанул воздух ладонью.
– Кто за то, чтобы отпустить бабу с мальцом, взять сто тысяч золотых рублей и покинуть Гатчину?
И тут Тимофей Кирпичников выстрелил. Пуля маузера отбросила тело графини Брасовой, словно тряпичную куклу.
– Мама-а-а!
Георгий кинулся к телу матери. Подельники бросились на Кирпичникова. У него отобрали оружие и начали его в ярости избивать чем придется, а он лишь хрипел под ударами:
– Все… Теперь все повязаны… Кровью повязаны… Дураки… Какие же вы… Ненавижу!
Гатчина. 28 февраля (13 марта) 1917 года
Услышав выстрел и крик Георгия, я, не колеблясь, мгновенно кинулся к двери. Вслед за мной по команде Горшкова бросились все остальные. Дверь распахнулась от удара, и нашим взорам предстала чудовищная картина.
У стены лежала графиня Брасова, и мальчик рыдал над ней. Толпа каких-то разнообразно одетых людей избивала кого-то. Я бросился к графине, но с первого же взгляда было понятно, что она мертва. Ее остекленевшие глаза смотрели на меня.
Опустившись на колени, я прикрыл ей глаза и прошептал:
