Гамлет простил друга, и мы поклялись впредь быть осторожнее. Это мне пришла в голову идея нарядиться крестьянином и пастушкой, потому что любовники в романах Гертруды часто так поступали. Поэтому я надевала льняную блузу и нижние юбки, а поверх них корсаж без рукавов, со шнуровкой под грудью. Одежда была простой и удобной, не то, что мое модное, жесткое придворное платье, она давала мне свободу движений, которую я так любила. Гамлет нашел какие-то свободные бриджи и домотканую тунику, и прикрыл свои кудри кожаной шапкой. Мне он еще больше нравился в таком простом наряде, и мне нравилось то, что он вел себя в нем свободно и непринужденно. Когда мы надевали наши простые маскарадные костюмы, люди почти не обращали на нас внимания. Держась за руки, мы открыто бродили по улицам городка. Потом беззаботно, словно сельские жители, лежали на лугу, окруженные высокой травой, и плели венки из белых маргариток и пурпурного водосбора, чтобы увенчать ими друг друга.
– Давай вместе сочиним песню, – однажды предложила я. – Я читала, что пастухи любят устраивать соревнования певцов.
– Офелия, ты читаешь много чепухи. Какой из перепачканных навозом парней знает алфавит, не говоря уже об умении рифмовать сонет и считать стопы? – возразил Гамлет. – Они свистят, созывая овец, или звонят в колокольчик, или кричат «Эй». Никогда не слышал, чтобы кто-то из них пел.
– Тогда мы будем первыми, и подадим пример всем пастухам на этих холмах.
Итак, Гамлет на минуту задумался, потом спел:
Туда, куда сядет пчела,
Окуну я свой хоботок;
И умру таким молодым,
Вкушая этот цветок.
Хотя в его песне звучала похоть, он поцеловал меня с большой почтительностью. Я, в свою очередь, спела:
Любимый, под зеленою листвой, фа-ля,
Ложись ты рядом со мной, фа-ля.
Гамлет принял мою песню за приглашение и положил голову мне на колени, но я мягко оттолкнула его.
– Вы слишком нетерпеливы, милорд, – сказала я, и он сразу же отодвинулся.
– Я не хотел оскорбить тебя, Офелия, – произнес он и взял меня за руку.
Я встала, чтобы нарвать свежих цветов взамен увядших. Проходя по лугу, я наткнулась на маленькую коричневую птичку, которая выпала из гнезда на ветке дерева. Я подобрала ее и держала на ладони. Ее сердце, видимое сквозь кожицу, которая была тоньше самого тонкого пергамента, уже не билось. Когда ко мне подошел Гамлет, я плакала, и смутилась даже больше, чем тогда, когда его голова лежала у меня на коленях.
– Прости меня. Я не слишком искушен в любви. Когда ты меня простишь? – умолял он.
– Не в этом дело, – ответила я, тронутая его покорностью. – Ты меня не оскорбил. – Я показала ему птичку. – Вот что заставило меня заплакать, хоть я и не знаю, почему.
– Может быть, потому что у этого создания была душа, а теперь она улетела? – высказал предположение Гамлет. Он хмурил брови, словно моя печаль смущала и тревожила его.
– Где его мать? – прошептала я. – Почему она не спасла его? – Я огляделась вокруг и увидела десятки птиц, которые порхали и пели, ничуть не заботясь о мертвом птенце у меня в руке.
– Нигде. Природа прекрасна, но она может быть жестокой. Точно, как женщина, – задумчиво произнес Гамлет. – Только не ты, конечно. Ты не жестокая, я хотел сказать. То есть, ты красивая, но не жестокая.
Теперь Гамлет покраснел и стал заикаться, и я невольно улыбнулась.
– Разве в Библии не сказано, что даже падение воробья определено Провидением? – спросила я.
– Да, и там сказано, что каждый волосок на нашей голове сосчитан, ибо мы дороже любого воробья. Поэтому не волнуйся, – сказал Гамлет, и я позволила ему утешить себя поцелуем.
Однажды, когда солнце катилось по небу, мы бродили по лесу между Эльсинором и деревней, а Горацио молча следовал за нами. В сумерках мы наткнулись на заброшенную хижину из осыпающихся камней, напоминающую обитель отшельника. Развели в очаге небольшой костер, чтобы согреться. Горацио отказался разделить с нами трапезу из хлеба и сыра.
– Почему Горацио сегодня такой неулыбчивый? – спросила я.
– Нет, ты ошибаешься, – возразил Гамлет. – Он такой же, как всегда. Не думай больше об этом. – Но я настаивала, в тревоге.
– Он не одобряет нашего романа?
Гамлет сплюнул, и со слюной из его рта вырвались горькие слова.
– Никто на свете не одобрил бы наш роман, Офелия! – воскликнул он и описал широкую дугу в воздухе флягой, которую держал в руке. – Горацио боится, что я лишь играю твоими чувствами. Имей в виду, он ошибается. И твой отец! Честь твоей семьи требует, чтобы твой брат вызвал меня на дуэль.
– Они не знают, что мы встречаемся, и не смогут помешать нам, – заявила я с уверенностью, которой не чувствовала. Отец уехал из дома на много месяцев по делам короля, а Лаэрт учился во Франции. Мне не хотелось думать о том, что произойдет, если они узнают правду.
– Ты знаешь, что я – наследный принц Дании… – начал Гамлет, как будто я об этом забыла.
– Да, а я – никто, – прошептала я.
– Нет, ты – моя возлюбленная. Но мой отец, король, обязан упрочить союз с другими государствами, женив меня на принцессе Франции или Германии. Он нам захочет помешать. – Гамлет произнес это, как нечто само собой разумеющееся. Он умолк и стал подбрасывать хворост в огонь.
Я с трудом встала и неуверенным шагом двинулась к выходу. За полуразрушенными стенами деревья с черной корой тянулись прямо к небу, презирая лесную подстилку, на которой вереск и подлесок скрывали тропинку, ведущую прочь от этого одинокого убежища.
Как я была глупа, думая, что свободна, как любая крестьянка, и сто́ю не меньше дочери короля! Я смотрела в лесную чащу.
– У нашего романа печальная судьба. Ни тебе, ни мне он не сулит ничего хорошего, – с горечью сказала я.
Я услышала, как Гамлет вздохнул. А может, он подул на угасающее пламя? Я почувствовала, что он подошел ко мне сзади и прикоснулся к моему плечу.
– Когда мы приходим в этот лес в нашей скромной одежде, я не принц, а мужчина, которому позволено иметь свою собственную волю, – произнес он, его слова были полны страстного желания. – Здесь я – всего лишь «Джек», и я выбираю тебя своей «Джилл»
[4].
Он повернул меня к себе лицом и нежно поцеловал.
Прикосновение его губ отчасти прогнало мой страх. Я поняла, что для Гамлета, как и для меня, Эльсинор – это позолоченная клетка.
– В этих лесах и хижинах нет завистливых глаз, нет язвительных языков, сплетен и лжи, – сказала я. – Поэтому давай навсегда останемся здесь и будем говорить друг другу только чистую правду. – Я прижалась щекой к грубой домотканой ткани его куртки, понимая, что мое желание невыполнимо.
