– Зачем ты так истязаешь себя? – спрашиваю я ее, стараясь не отпрянуть от этой разорванной, сочащейся кровью плоти.
– Если я буду умерщвлять свое тело, то достигну единения с Христом, который в своих страданиях и в смерти стал единым целым со всем человечеством, – отвечает Тереза.
– Я не думаю, что Бог желает страданий для сотворенных им людей. – Я пытаюсь спорить с Терезой, но ее веру не поколебать моими доводами.
С окровавленной, изрезанной спиной, Тереза засыпает, стоя на коленях, уткнувшись лицом в кровать. Тогда я смазываю ее истерзанное тело маслом. Я зову Анжелину и мать Эрментруду, чтобы они помогли приподнять ее исхудавшее тело, и пока они поддерживают ее голову, я вливаю ей в рот струйку бульона.
– Она хочет умереть. Какое безумие овладело ею? Какое горе заставляет ее лишить себя жизни? – умоляющим тоном спрашиваю я мать Эрментруду. Я вспоминаю отчаяние Гамлета, от которого я не в силах была его исцелить. Я не должна позволить Терезе уничтожить свою жизнь. – Я пытаюсь ее вылечить, а она постоянно мне сопротивляется!
– Успокойся, Офелия! Мы должны молиться, чтобы к ней вернулось здоровье, – отвечает мать Эрментруда с печальным лицом.
На еженедельной мессе священник поднимает тонкий ломтик хлеба и произносит слова: «Это тело Христово». Я думаю о Терезе, легкой, как пресный хлеб, и смотрю на свое собственное тело, несущее груз двух жизней. Я боюсь боли, боюсь мучений, которые могут даже привести к гибели, во время родов. Вот почему я хожу в церковь. Вот почему я выполняю обряд Причащения. Несмотря на то, что мать Эрментруда знает о моих сомнениях, она мне это позволяет. Мой живот уже большой, и я осторожно поднимаюсь по лестнице к перилам. Когда отец Альфонс видит меня, он краснеет до самых корней своих редких волос вокруг тонзуры. Я протягиваю к нему сложенные ладони, но он не хочет давать мне хлеб. Я жду и не желаю уходить.
– Когда Елизавета носила ребенка, она навестила свою родственницу Марию, которая носила во чреве Христа. И ее не прогнали, – говорю я тихим, скромным голосом. Изабель только вчера прочла мне эту историю из Евангелия.
– Воистину, ты не Святая Елизавета. И уж конечно ты не пресвятая Дева Мария! – шепотом отвечает священник, и его шипение разносится по всей церкви.
– Бог милосерден, а вы нет, – отвечаю я, глядя прямо в его слезящиеся глаза – Кто вы такой, чтобы отказывать мне в его милости? – Я удивляю даже саму себя, осмеливаясь спорить со священником во время мессы. Пять месяцев жизни в монастыре, в каком-то смысле, улучшили мое образование, хоть и не прибавили покорности.
Священник настолько ошеломлен, что не может ответить. Он отводит взгляд, сует мне в руку хлеб и отшатывается от меня, словно прикоснулся к огню. Я его пугаю, как сумасшедшая пугает тех, что считает себя психически здоровыми.
После службы я останавливаю отца Альфонса, когда он поспешно выходит из церкви.
– Пожалуйста, я прошу вас причастить нашу служанку, Терезу. У нее лихорадка, и она слишком слаба, чтобы прийти в церковь.
– Мне нужно идти, я спешу, – говорит он, не соглашаясь остановиться.
– Вы должны спешить к ней, чтобы принести к ней Христа, – говорю я, повышая голос от негодования. Он не в состоянии оспорить это, и идет за мной в келью Терезы. Я наблюдаю, как он кладет тонкую облатку в ее сухие губы и подносит ей чашу, что-то бормоча по-латыни. Я удивляюсь, что крошка хлеба на языке наполняет Терезу заметной радостью. Капли красного вина во рту вливают энергию в ее хрупкое тело, и, кажется, унимают боль. Ее лоб под моей рукой становится прохладным, а дыхание легким. У меня появляется надежда, что она еще может выздороветь.
Я каждый день начинаю проводить много часов возле Терезы, так как мой груз стал слишком большим, и мне тяжело его носить. Когда Тереза не спит, я ей читаю; когда засыпает, я тоже отдыхаю. В это зимнее утро по монастырю разносится слух. Подобно тому, как испуганная птица пугает людей, одного за другим, эта новость будоражит и служанок, и монахинь. Ее передают шепотом те, кто спешит в церковь, и она переходит от одной сестры к другой вместе с хлебом и сыром во время полуденной трапезы.
На общем собрании в тот вечер слух подтверждается. Мать-настоятельница сообщает нам, что граф Дуруфль едет в монастырь. Он узнал, что одна из обитательниц беременна. Кто ему сообщил, эконом или священник? Или Маргерита? Нет, даже она выглядит бледной и испуганной. Говорят, что Дуруфль в ярости, потому что под угрозой репутация монастыря. Он грозится лишить нас своего покровительства и заставить монастырь закрыть двери.
Еще худшая новость – он едет не один. Вместе с ним приезжает епископ Гарамонд, а в его власти осуществить все, чего пожелает Дуруфль.
Глава 45
Нельзя ждать слов утешения или ободрения, так как мать Эрментруда приказала мне хранить молчание и молиться в одиночестве. «Защити меня от зла, сейчас и в час моей смерти». Эта мольба постоянно звучит в моих мыслях, как будто она может помешать приезду графа и его епископа. Когда я засыпаю, все мои страхи смешиваются во сне. Эдмунд гонится за мной с кинжалом в руке. Я чувствую горячее дыхание на своей шее, ощущаю его руки на моей груди, но ноги мои прикованы к тяжелым камням, и я не могу двигаться. Стеклянный флакон разбивается об пол, из него выливается густая кровь, которая образует пятно в форме ухмыляющейся мертвой головы. Висящая на стене шпалера раздувается, словно под напором ветра, и из-за нее выбегает тварь с лицом моего отца. Голос Гамлета кричит: «Что это, крыса?», и его смех эхом разносится по большому залу. Затем меня будит звон колоколов, но я не испытываю облегчения, проснувшись в Сент-Эмильоне. Мое убежище вдруг превратилось в тюрьму, где я жду суда, который может вынести приговор не только мне, но и матери Эрментруде, и всем сестрам.
Когда бледное, но упрямое солнце рассеивает серый утренний туман, приезжают граф Дуруфль и епископ. Я слышу стук конских копыт, но у меня нет ни сил, ни желания выглянуть в окно. Обычных церемоний в честь приезда епископа не будет, потому что он прибыл не ради праздника. Тяжелая тишина, полная скорее страха, чем почтительности, наполняет монастырь.
Мне горько думать, что я навлекла позор на этот монастырь, который дал мне кров, что из-за моих неразумных деяний Сент-Эмильон может погибнуть. Я положусь на милость епископа и буду настаивать, что я безгрешна. Но вынудят ли меня рассказать мою историю? Куда я пойду, если епископ прикажет матери Эрментруде отослать меня прочь? В моем положении и в такой холод я наверняка погибну. Кинжал убийцы, море, грозившее утопить меня, яд и лихорадка – всех этих опасностей я избежала во время бегства из Эльсинора. Неужели мстительная Смерть теперь заберет мою жизнь и жизнь моего ребенка тоже?
Эти мрачные мысли прерывает Изабель, которая пришла, чтобы проводить меня в комнату для собраний, где меня будет допрашивать епископ. При мысли, что я потеряю эту подругу, меня захлестывает сожаление.
– Дорогая Изабель, прости меня за все произошедшее. Я постараюсь…
