Не у всех сотрудников Школы были подобные проблемы с отцами. Например, отец марксиста, экономиста и политического активиста Генрика Гроссмана умер в возрасте пятидесяти четырех лет, когда самому Генрику было пятнадцать. Тут возникает искушение сказать, что его собственная борьба с патриархатом приобрела форму молодежного политического действия против символических отцов – патриархальной габсбургской империи и консервативных сионистских старейшин его родной Галиции. Между тем на тот момент его жизнь отличалась от той, которую можно было считать нормой для других франкфуртцев. Рожденный в галицийском Кракове, Гроссман рано вступил в политическую жизнь, столь бурную, что из первой части его написанной Риком Куном биографии вполне можно было бы сделать политический триллер
{97}. В свои молодые годы он занимался организацией стачек еврейских рабочих, возглавлял Еврейскую социал-демократическую партию, хвастался подружками, которые занимались контрабандой оружия для большевиков – они прятали его в своем шелковом белье. При этом Генрик не забывал посвящать себя подробнейшему изучению закона тенденции к понижению нормы прибыли при капитализме, этого марксистского шибболета, столь презираемого его будущими франкфуртскими коллегами.
Гроссман был крепким еврейским парнем, презиравшим сионизм как буржуазное заблуждение. Он обладал интеллектуальной самоуверенностью Адорно и был готов проверить свои теории в схватке с теми из евреев, кого раздражали его социалистические принципы, причем в манере, прочим франкфуртцам не свойственной. Если капитализм был экономической манифестацией патриархального общества, а европейские империи (Российская, Габсбургская и в особенности Германская) – его последним унылым «ура», то Гроссман был не знающим подчинения человеком, безотцовщиной и революционером, не признающим никакого авторитета, кроме марксистской теории, изложенной в работах Ленина и Лукача. Его весьма красноречиво характеризует один инцидент. В 1906 году он отправился в Хшанув, городишко на юго-западе Польши, где его собственный Бунд занимался агитацией среди местного населения, на тот момент тоже по преимуществу еврейского. Гроссман собирался пропагандировать организацию социалистических ассоциаций и профсоюзов, невзирая на противодействие со стороны местных хасидских авторитетов. Дело не заладилось. Зажиточный студент-юрист из Кракова и его чопорно одетые коллеги выглядели в штетле белыми воронами. «Хасидские зелоты, – пишет Кун, стали подстрекать толпу избить пришельцев и выгнать их из города. – Ростовщики и капиталисты Хшанува распространили клевету, что социалисты хотят организовать погромы, как в России». Распространенная в городе листовка партии Гроссмана гласила: «Мы только хотим облегчить положение рабочих, научить их и сделать их сознательными».
На этом дело, однако, не закончилось. Партия Гроссмана предупредила: «Посмотрим, кто сильнее: сотни и тысячи организованных рабочих или банда обманщиков и ростовщиков»
{98}. Спустя одиннадцать месяцев после избиения Гроссман успешно засудил своих обидчиков в магистрате Хшанува. Эта история показывает, что во Франкфуртской школе Гроссман смотрелся чудаковато, это был органический интеллектуал рабочего класса, сражавшийся на улицах за социализм и благополучие еврейского народа, даже если для этого приходилось мериться силами с другими евреями.
Своим социальным происхождением Гроссман отчасти был схож с Карлом Грюнбергом (1861–1940), философом-марксистом, родившимся в Румынии и ставшим, как мы увидим в следующей главе, в 1924 году первым директором Института социальных исследований. Они оба были рано оставшимися без отцов евреями с окраин империи Габсбургов. Оба были заметно старше своих коллег по Франкфурту, тех, кто займется дальнейшим развитием междисциплинарного интеллектуального движения, названного критической теорией, к чему никто из этих двоих научно ориентированных марксистов не был по своему темпераменту предрасположен. Грюнберг перешел в католицизм, отчасти для того, чтобы закрепить за собой пост профессора права и политической науки Венского университета, и, хотя Гроссман никогда твердо не отказывался от своего иудаизма, они оба придерживались материалистического мировоззрения и враждебно относились к религиозным убеждениям. Можно считать, что Грюнберг стал Гроссману приемным отцом и, без всякого сомнения, его эго-идеалом – это был первый всеми признанный профессор-марксист в немецкоязычной университетской среде. Он продемонстрировал молодому человеку возможность респектабельной академической карьеры. Когда Грюнберг в 1906 году был доцентом в Вене, молодой Гроссман посещал его семинары.
Позже Грюнберг стал академическим покровителем Гроссмана, поддерживал и консультировал его при выборе темы квалификационной работы, открывавшей доступ к академическому статусу. Уже в 1925 году, когда Гроссману, на тот момент сорокачетырехлетнему профессору Варшавского университета, нужно было покинуть Польшу, где ему трудно было заниматься научной работой из-за угрозы политического преследования, именно Грюнберг организовал ему получение позиции научного сотрудника в симпатичном, марксистски ориентированном институте во Франкфурте, который он сам возглавил годом ранее.
Если ранние, проведенные в уличных боях годы делают Гроссмана практически героем революции, то его занятия в Первую мировую ставят эту историю под вопрос. Человек, до сего момента имевший верительные грамоты безукоризненного радикала, стал функционером имперского государства Габсбургов. В феврале 1915 года, когда он занимался устройством своей академической карьеры в Вене, его призвали в 5-й полк полевой Австрийской армии, и весь следующий год он провел на войне с русскими. В равнинном, лесистом, заболоченном регионе Волынь, что находится на территории нынешней Украины, его подразделение участвовало в отражении русского наступления. Биограф Гроссмана утверждает, что Австро-Венгрия потеряла один миллион человек в этой кампании на русском фронте, но Гроссмана среди них не было.
Ценимый больше за свои интеллектуальные, нежели боевые качества, он был отозван с фронта и приписан к аналитическому центру при военном министерстве. Здесь он дослужился до лейтенантского звания и отвечал за подготовку докладов по координации военной экономики. К примеру, им были рассчитаны стоимость содержания военнопленных для Австро-Венгерской империи, а также стоимость содержания военнопленных из габсбургской монархии для других стран. Марксист и специалист по экономике также помогал готовить материалы графу Чернину, габсбургскому имперскому министру иностранных дел, для мирных переговоров в Брест-Литовске, где он встретил делегацию большевиков во главе со Львом Троцким и Карлом Радеком. При всей своей радикальной репутации Гроссман в тот момент занимал неправильную сторону. Также нет никаких свидетельств его участия в потерпевших поражение австрийских революционных событиях 1918 года. К активной коммунистической политике он вернется только в следующем году, после своего возвращения в Варшаву
{99}.
Остальные будущие участники того, что в течение нескольких последующих лет станет Франкфуртской школой, были по большей части слишком молоды, слишком удачливы или слишком хитры и благоразумны для того, чтобы служить на войне в каком-либо качестве. Адорно, например, было всего лишь пятнадцать лет, когда закончилась война; в это время он собирал модельки военных кораблей из магазина писчебумажных товаров при своей школе, читал карманный путеводитель по военным флотам мира и мечтал стать капитаном боевого корабля. Его еврейский папа Оскар, напротив, получил призывные документы и позже был награжден за военную службу – впрочем, это ничего не значило для нацистов, выгнавших его из страны в 1930-х годах
{100}.
