В 1943 году Томас Манн пригласил Адорно к себе домой на Сан-Ремо-Драйв в Пасифик-Палисейдс: нобелевский лауреат намеревался прочитать ему рукопись своего последнего великого романа «Доктор Фаустус. Жизнь немецкого композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом». Шестидесятивосьмилетний Манн хотел получить от Адорно, хотя тот был на двадцать восемь лет его младше, совет музыкального эксперта для своего романа, новой версии легенды о Фаусте. Манн писал Адорно: «Не могли бы Вы вместе со мною поразмыслить над тем, как вдохнуть жизнь в это произведение – я имею в виду произведение Леверкюна, – как написали бы его Вы, если бы Вы состояли в союзе с дьяволом?»
{394} Этот фаустовский договор был непреодолимым искушением для Адорно – даже если бы он считал, что Манн – это Мефистофель, пришедший вытянуть из него музыкальные познания, подобно тому как дьявольский герой романа Адриан Леверкюн вытягивал их из своего учителя
{395}. В результате такого сотрудничества Адорно обретал не только шанс поработать с самым выдающимся немецким литератором, но и получал возможность выразить идеи о музыке и философии, над которыми он работал, и создать музыкальные зарисовки в манере своего покойного учителя, Альбана Берга.
Манн был писателем, чье понимание нацизма и изгнания во многих важных отношениях совпадало с тем, что было у Адорно. Некоторые, правда, сомневались в литературных достоинствах немецкого беженца. «Кто самый скучный немецкий писатель? Мой тесть», – любил шутить английский поэт Уистен Хью Оден
{396}. (Оден в 1936 году согласился на брак по расчету с дочерью Манна Эрикой, обеспечив ей право на получение британского паспорта, чем помог убежать от нацистов
{397}.) Нет, однако, никаких данных, позволяющих предположить, что Адорно принадлежал к числу этих сомневавшихся. Более того, как подметил Джордж Стайнер, «Адорно всю свою жизнь был почитателем гения Томаса Манна, хотя иногда и стеснялся этого»
{398}. Кроме того, Манну удалось преодолеть антиеврейские настроения, имевшие место в некоторых его текстах, что было немаловажным вопросом для Адорно, когда он обдумывал сотрудничество с нобелевским лауреатом. Еще в апреле 1933 года, когда Гитлер только пришел к власти, Манн мог написать в своем дневнике так: «При всем при этом, может быть, в Германии происходит что-то глубоко важное и революционное? Евреи: это же не бедствие, в конце-то концов… что господство евреев в законодательной сфере закончилось»
{399}. К 1936 году Манн был уже на стороне преследуемых евреев, в особенности изгнанных. Доктор Эдуард Корроди, литературный критик и редактор в Neue Zürcher Zeitung, обрушился с нападками на немецких писателей в изгнании, заявив, что те представляют международное еврейское влияние на немецкую литературу, без которого родина сможет легко обойтись
{400}. В открытом письме, опубликованном в Neue Zürcher Zeitung, Манн парировал, что еврейское влияние отнюдь не доминировало среди изгнанных прозаиков. Напротив, как отметила New Republic в своей редакционной статье 1936 года, высоко оценившей Манна за противодействие антисемитам, «международный, европейский дух, в равной мере близкий и еврейским и нееврейским писателям, помог поднять Германию из варварства». Манн заметил, что антисемитская кампания нынешних германских властей направлена «вовсе не против евреев или не только против них. Она направлена против Европы и подлинного духа Германии». Если этот подлинный дух Германии когда-либо существовал, то хранили его, как это представлялось и самому Манну, и Адорно с Хоркхаймером, немецкие изгнанники. Затем Манн добавлял: «Твердая, каждодневно питаемая и подкрепляемая тысячами человеческих, нравственных и эстетических наблюдений и впечатлений убежденность, что от нынешнего немецкого режима нельзя ждать ничего хорошего ни для Германии, ни для мира, – эта убежденность заставила меня покинуть страну, с духовными традициями которой я связан более глубокими корнями, чем те, кто вот уже три года никак не решится лишить меня звания немца на глазах у всего мира»
{401}.
Его дорога к таким убеждениям не была легкой. Изначально его настрой не был политическим, и идея выражения солидарности с кем-либо, а в особенности с евреями, его не привлекала. В 1918 году он написал «Размышления аполитичного», где пытался оправдывать авторитарное государство, противопоставляя его демократии, а внутреннюю культуру – моралистической цивилизации. Его самый знаменитый роман «Волшебная гора», опубликованный в 1924 году, стал радикальной инверсией этой философии. Его герой Ганс Касторп, приехав навестить двоюродного брата в санатории в Давосе, попадает под очарование царящей там атмосферы болезни, сосредоточенности на внутренних душевных переживаниях и смерти, но, в конце концов, выбирает жизнь и службу. Манн представляет развязку как «прощание со многими опасными симпатиями, колдовскими чарами и искушениями, поскольку европейская душа имеет к этому предрасположенность»
{402}.
К 1930 году Манн смог выступить против еще одних колдовских чар Европы – нацизма. В своей речи в Берлине в том же году под названием «Ein Appell an die Vernunft» («Призыв к разуму») он призвал культурную буржуазию и социалистический рабочий класс выступить единым фронтом против нацизма. Эта речь сделала его весьма заметным врагом национал-социалистов: в 1933 году, когда Гитлер пришел к власти, а Манн находился на отдыхе в Швейцарии, его сын и дочь настояли на том, чтобы он не возвращался в Германию. Здесь и начались годы его странствий, которые он разделит с еврейскими интеллектуалами вроде Адорно.
Обновленная версия легенды о Фаусте, которую Манн писал в Лос-Анджелесе, работая за письменным столом с девяти утра и до полудня, представляла собой грандиозный замысел, потому что имела своей целью переплести трагедию современной Германии с трагической историей жизни современного композитора. Манн полагал, что сделка с дьяволом, «договор с сатаной, чья цель – получить всю земную власть за счет спасения души», есть «нечто чрезвычайно типичное для немецкой натуры»
{403}. Повествование в романе ведется от лица друга композитора Леверкюна, Серенуса Цейтблома, живущего в изгнании, и включает в себя его комментарии по поводу разгорающейся войны. Эти комментарии трудно читать без отсылки к собственным мыслям Манна относительно новостей из Европы, приходивших в последние годы Второй мировой. На самом деле книгу можно читать как историю Веймарской республики и Второй мировой войны, сопоставляя леверкюновский договор с дьяволом с не менее дьявольским союзом между немецким народом и национал-социализмом. В одном из эпизодов Цейтблом рассказывает о прогуливающихся перед крематорием Бухенвальда бюргерах Веймарской республики, «честно продолжавших заниматься своими делами, хотя ветер и доносил до них зловоние горелого человеческого мяса»
{404}.
