Будучи беженцами из Германии, эти трое обладали глубокими познаниями о враге Америки. В частности, Нойманн незадолго до того опубликовал «Бегемота», результат подробного научного исследования сути нацистской системы, пусть и написанный с неомарксистской точки зрения. В своем предисловии к «Секретным докладам о нацистской Германии: деятельность Франкфуртской школы в военное время» кембриджский философ Рэймонд Гойс предположил, что подобная «терпимость к интеллектуальным девиациям», позволившая использовать марксистские идеи для победы над фашизмом, контрастирует с «политикой близорукого интеллектуального конформизма» англо-американского мира в XXI веке
{446}. Гойс имеет в виду, что Нойманн, Маркузе и Кирхеймер были наняты на работу по той причине, что обладали глубоким пониманием политической культуры противника – именно тем пониманием, которое, вероятно, не помешало бы во время вторжения в Ирак в 2003 году. Однако Буш и Блэр не позволили таким знающим голосам несогласных влиять на их «войну с террором». Франкфуртцы, напротив, бросили дерзкий вызов устоявшимся мнениям о нацизме. Они, в частности, поставили под сомнение идею Черчилля о том, что появление Гитлера можно объяснить «прусским милитаризмом» или «тевтонским стремлением к господству». Вместо этого они предложили более современное объяснение, указывающее, например, на серию соглашений между промышленной буржуазией и режимом.
Они также позволили себе сомневаться в стратегии союзников бомбить Германию вплоть до полного ее подчинения. В июне 1944 года Нойманн написал доклад, критикующий бомбардировки немецких городов. Нойманн считал их неправильными не потому, что это было негуманно, а из-за их контрпродуктивности. «Какими бы многообразными ни были последствия воздушных налетов для немецкого населения, они имеют одну общую характеристику, – писал он, – они поглощают все политические вопросы, превращая их в личные как на национальном, так и на индивидуальном уровне»
{447}. Фактически это был марксистский анализ выгоды бомбардировок: Нойманн полагал, что страдающие от них немецкие гражданские лица поставят вопросы своего непосредственного выживания выше классовых интересов или необходимости свержения нацизма. Бомбардировки немецких городов скорее увеличивали риск продления жизни Третьему рейху вместо его окончательного уничтожения. Только спустя десятилетия выход в свет книг «Огонь. Германия под бомбами 1940–1945» Йорга Фридриха и «Естественная история разрушения» В.Г. Зебальда снял обет молчания с того факта, что шестьсот тридцать пять тысяч преимущественно гражданских лиц погибли, а семь с половиной миллионов остались без крова после того, как британские и американские бомбы были сброшены на сто тридцать один немецкий город. Теперь у нас есть возможность оценить силу предвидения в аргументах Нойманна о том, что на развалинах Гамбурга или Дрездена никто не будет думать об организации сопротивления нацизму.
Из всех франкфуртцев, помогавших Дяде Сэму, Нойманн интригует больше остальных, и не только потому, что во время войны он поставлял информацию советской разведке, знавшей его под кодовым именем Рафф. Рожденный в 1900 году в Катовице, в Польше, Нойманн в студенческие годы поддержал неудавшуюся революцию 1918 года в Германии
{448}; позднее он, выучившись на адвоката по трудовым спорам, представлял профсоюзы и в конце концов стал ведущим юристом Социал-демократической партии Германии. В 1933 году, опасаясь ареста нацистами, он бежал в Британию, где учился в Лондонской школе экономики, в том числе у Карла Мангейма. В 1936 году присоединился к Институту в Нью-Йорке по рекомендации Гарольда Ласки из Лондонской школы экономики. Во время работы в Институте он не только написал «Бегемота», но и помог обеспечить поддержку проводимым Франкфуртской школой исследованиям антисемитизма со стороны Американского еврейского комитета.
Будучи заместителем главы Центрально-Европейской секции Исследовательско-аналитического отделения УСС, Нойманн имел доступ к секретной информации, поступавшей от американских послов, которую он любезно передавал Елизавете Зарубиной – советской разведчице, работавшей в США, с которой он познакомился через своих друзей – Пауля Массинга (социолога, имевшего связи с Институтом) и его жену Хеду, уже давно работавших на секретную советскую службу НКВД. После того как в 1943 году он принял американское гражданство, Массинги начали волноваться, что теперь, исходя из новых патриотических соображений, он перестанет передавать Советам информацию. Нойманн написал им ответ, где говорил, что своей главной обязанностью видит поражение нацизма и что «если появится нечто действительно важное, то я проинформирую вас без колебаний»
{449}.
Высказывались предположения, что Нойманн мог быть советским шпионом, упомянутым в сверхсекретном докладе проекта «Венона». Рассекреченный только в 1995 году, этот доклад подробно описывал программу деятельности контрразведки с 1944 по 1980 год под контролем Разведывательной сигнальной службы Армии США, предшественницы Агентства национальной безопасности. Именно проект «Венона» позволил раскрыть советскую агентурную сеть, целью которой был занимавшийся разработкой ядерного оружия Манхэттенский проект, в результате были разоблачены Этель и Юлиус Розенберги, участвовавшие в передаче информации об атомной бомбе Москве и казненных в 1953 году. Однако предположение, что Нойманн при всей его приверженности марксизму был, как и они, предателем, выглядит нереалистично: едва ли он был двойным агентом; скорее всего, он просто считал своим долгом помочь странам-союзницам, среди которых был и Советский Союз, разгромить нацизм. В его понимании это не было конфликтом интересов. Тем временем, пока правительство США после разгрома Гитлера все больше фокусировалось на противодействии распространению советского коммунизма в Европе, у боссов Нойманна в Вашингтоне были, видимо, другие идеи. После войны он стал профессором политологии в Колумбийском университете в Нью-Йорке и помог основать Свободный университет Берлина. Этот университет, основанный в Западном Берлине на заре холодной войны, имел символическое название: в отличие от контролируемого коммунистами Университета Гумбольдта в Восточном Берлине, он был частью того, что американцы любили называть свободным миром. Конечно, скептики могут говорить, что такая деятельность была хорошим прикрытием для изощренного советского двойного агента, желавшего избежать участи Розенбергов и не хотевшего удаляться в угрюмое московское изгнание, как это произошло с некоторыми участниками кембриджской агентурной сети, выдававшей секреты Кремлю. Тем не менее ничто не говорит о том, что Франц Нойманн принадлежал к числу таких агентов.
Все трое – Маркузе, Кирхеймер и Нойманн – работали на УСС в качестве политических аналитиков. Они помогали устанавливать нацистов, ответственных за военные преступления, а также находить их противников, на которых можно было рассчитывать в послевоенном восстановлении. Юрген Хабермас как-то спросил Маркузе, имели ли их предложения в итоге какие-либо последствия. «Напротив, – был ответ, – те, на кого мы указали как на “экономических военных преступников”, были быстро возвращены на командные посты в немецкой экономике»
{450}.
