Вряд ли возможно реформировать страну, не имея перед собой четкого представления, пусть и чисто теоретического, в каком направлении следует двигаться. Иными словами, наглядный образец, представленный западными или восточными соседями, останется бесполезным, если самому преобразователю не удастся проникнуться той идеей, которая помогла создать данный образец, и заставить поверить в нее сограждан или хотя бы их образованную часть. Долгие годы Александр Павлович свято верил в торжество предначертаний французских просветителей, но на рубеже 1820–1821 годов они стали вызывать у него обоснованные сомнения. Предчувствуя, а может быть, ощущая крах идеологии Просвещения, Александр все свои надежды со временем возложил на религию, видя в ней единственное средство личного и общественного спасения. При этом о характере его веры необходимо сказать особо. Вряд ли у императора были время и возможность выработать в себе высокое религиозное чувство, которое присуще человеку, в ходе собственных духовных поисков обнаружившему «след Божий». Скорее, он стал человеком верующим, наделенным искренней верой в то, что испытали и о чем поведали другие, действительно избранные люди.
Впрочем, в подобной ситуации нет ничего вторичного, тем более обидного. «Подлинная вера, — писал философ и культуролог Г. С. Померанц, — возникает… через высокую красоту природы и искусства, через разворачивание высоких возможностей нашей собственной природы. Или через кризис, через… тоску по подлинному — но непременно по собственному переживанию огня, подлинного возгорания духа»
. Александр I, став истинно верующим, шел в направлении, заслуживающем внимания, пытаясь внести в политику религиозно-нравственные начала. Однако это желание оказалось то ли утопичным, то ли неподъемным для одного человека.
В конце концов, у Александра Павловича, начавшего с понимания победы над Наполеоном как следствия Божьего Промысла, происходит замена (или подмена?) реальной политики религией, что в начале XIX века было пусть и совершенно естественно, но опасно. Вера по своей сущности иррациональна и, служа ориентиром отдельному человеку (скопом ведь не спасаются!), вряд ли пригодна для решения приземленных, но конкретных государственных проблем. Карабкаясь со ступени на ступень лестницы Иакова, человек вряд ли в состоянии тащить за собой миллионы подданных и тем более жителей целого континента. Волей-неволей вера и политика, в конце концов, приходили в серьезное противоречие, делая позиции императора как светского главы государства всё более шаткими и всё более непредсказуемыми для окружающих.
Оно и понятно. Религия провозглашает внутреннюю правду, внутреннюю свободу верующего человека. Традиционное православное сознание не может сосуществовать с правовым сознанием, да ему это и ни к чему. Либо то, либо другое — как для общества, так и для личности. Можно это отрицать, но оттого мы не станем ближе к правовому государству, к обществу трезвого отношения к праву. В традиционном православном обществе основы либерализма никогда не укоренятся, а значит, гарантия прав человека так и будет отсутствовать. Это и показали российские события первой четверти XIX века.
Скажем и еще об одной достаточно важной вещи. Многим российским монархам, проводившим или только задумывавшим преобразования, ставят в пример решительность и энергию успешного реформатора Петра I. Не избежал сравнения с великим предком и Александр Павлович. Оставим в стороне личностные характеристики этих правителей — двух одинаковых людей найти вообще сложно. Напомним лишь о различии эпох и ситуаций, в которых довелось жить и действовать Петру и Александру. Великий император, как известно, не был пионером ни в одном из своих важнейших начинаний. И флот, и регулярная армия нового типа, и мануфактуры, и подчинение Церкви светской власти, и изменения в культуре и быте подданных — всё это началось, по крайней мере, при его отце.
Петр, конечно, резко пришпорил указанные преобразования, использовав для этого грубую силу верховной власти, опирающейся на частное и государственное крепостное право, то есть, уверовав в модные тогда идеи «общего блага», поработил все сословия. Против недовольных бояр, священнослужителей, стрельцов и даже собственного сына он направил острие нового правительственного аппарата, во многом состоявшего из благодарного государю дворянства и созданной им же гвардии. Во времена же Александра I верховная власть не стала ни мягче, ни слабее — она просто «принарядилась», поскольку ей пришлось пользоваться совершенно иными идеями и решать гораздо более сложные задачи. Ведь речь пошла о постепенном и поочередном освобождении сословий из-под абсолютной власти трона, в том числе и об уничтожении крепостного права, этого фундамента петровской империи, во всех его обличьях.
Кроме того, самой верховной властью был поднят вопрос о необходимости дарования стране конституции и обязательном подчинении закону всех без исключения подданных империи. Поэтому, сравнивая правления Петра I и монархов XIX века, мы имеем дело с событиями и процессами совершенно разного порядка, лежащими как бы в разных измерениях. Инакомыслящих и прямых политических оппонентов можно, наверное, уничтожить в любой момент и в любых исторических условиях. При каких-то обстоятельствах это может принести власти желаемый результат. Но что делать с вызовами времени, ставящими перед страной прежде незнакомые задачи и требующими нетрадиционных решений? Колебания и неуверенность Александра 1 — это во многом следствие появления перед Россией таких задач и отсутствия (пусть и временного) таких решений.
Послесловие
ЗАГАДКИ УХОДА
Он родился сыном своего времени —
и вырос его пасынком.
Абрам Эфрос
Отъезд императорской четы в Таганрог был назначен на 1 сентября 1825 года. За полночь монарх, как уже упоминалось, приехал в Александро-Невскую лавру, отстоял молебен у мощей Александра Невского и посетил келью жившего в лавре схимника. До самых ворот монастыря он ехал с обнаженной головой, часто оборачиваясь и крестясь на собор, а при выезде из Петербурга приказал остановить лошадей и долго смотрел на покидаемую столицу, будто предчувствовал разлуку с ней навсегда.
На пути к Таганрогу нигде не устраивалось ни военных смотров, ни маневров, а свиту императора составляли 18 человек, среди которых были бывший начальник Главного штаба Петр Михайлович Волконский и сменивший его на этом посту генерал-адъютант Иван Иванович Дибич, а также два врача, певчий и несколько человек прислуги.
Дом, где царствующая чета поселилась в Таганроге, был каменный, одноэтажный и состоял из ряда небольших комнат. Александр Павлович сам расставлял в них мебель, вбивал гвозди для картин. Восемь комнат было отведено императрице и двум фрейлинам. Проходной зал посредине отделял покои Елизаветы Алексеевны от двух комнат государя: кабинета (он же спальня) и небольшого полукруглого помещения, служившего туалетной; рядом с ним находился пост дежурного камердинера. При доме был разбит небольшой фруктовый сад, в котором Александр Павлович иногда работал (жители Таганрога с удивлением наблюдали, как монарх приводил в порядок садовые дорожки). Императорская чета, спокойная и довольная, зажила тихой жизнью провинциальных помещиков; между мужем и женой наконец-то установились теплые, сердечные отношения.
