Судя по всему, февраль оказался критическим месяцем в деле русско-шведского замирения. В Стокгольме после фиаско петербургского вояжа трех комиссаров число сторонников датского кандидата, принца Фридриха, заметно возросло. Депутаты от крестьян едва ли не поголовно желали голосовать за него, как и большинство представителей мещан. Дворяне колебались в выборе между Фридрихом и протеже французов принцем Биркенфельдским. Духовенство многозначительно молчало. 26 февраля датский посланник потребовал от четырех шведских сословий в ближайшие дни произвести, наконец, избрание кронпринца, обещая в случае, если им станет Фридрих, «всегосударственную дацкую помощь… против всех восстающих шведских неприятелей». Ожидалось, что вотирование пройдет на заседании риксдага 1 марта, но в намеченный день депутаты «никакой резолюции учинить не могли», и голосование отложили на неделю-другую. Финал обсуждения обескуражил и датчан, и французов, потративших немало денег на подкуп и агитацию в пользу своих ставленников. Между тем огромные средства пропали даром из-за Бухвальда, который накануне судьбоносного собрания риксдага приватным образом уведомил шведов, что российская императрица в принципе не прочь вернуть им всю Финляндию за избрание королевским преемником Адольфа Фридриха, дяди Карла Петера Ульриха (с ноября 1742 года — российского великого князя Петра Федоровича).
Демарш голштинца вызвал в России большое возмущение, особенно среди яростных патриотов. Елизавете Петровне поневоле пришлось присоединиться к общему хору голосов, порицавших немца, и в беседах с соратниками подчеркивать, что «такого намерения, чтоб Швеции всё в нынешней войне потерянное возвратить, у Ея Императорского Величества никогда не бывало». Впрочем, она наверняка заранее предупредила Бухвальда о неизбежности подобной оценки, хотя, по большому счету, именно миссия голштинца спасла план царицы. Ведь откровения дипломата вселили в депутатов риксдага надежду, и 1 марта 1743 года они предпочли отсрочить выборы. Было выиграно время, чтобы доставить в Стокгольм первые сведения о согласии русского правительства на возвращение части Финляндии. Важная новость достигла столицы Швеции 14 марта и мгновенно изменила расклад сил. У шведов появились серьезные основания рассчитывать на успех в переговорах с русскими. В итоге представители дворян, мещан и духовенства охладели к посулам датчан и французов сразу же, депутаты от крестьянства — чуть позже, правда, со скрипом
.
А мирный конгресс в Або с той поры протекал уже по вполне конструктивному руслу. В течение апреля — мая 1743 года стороны постепенно нашли взаимоприемлемый компромисс. В ответ на уступку Россией половины княжества Швеция пожертвовала Кюменегорьем. Тогда Петербург попробовал запросить вместо Нюланда Саволакский район с Нейшлотом. Стокгольм предложил ограничиться Нейшлотом. На том и порешили и 16 июня подписали прелиминарный акт. Спустя неделю шведский риксдаг избрал Адольфа Фридриха кронпринцем Швеции. 28 июня в Або Нолькен и Цедеркрейц вручили российским коллегам Румянцеву и Люберасу утвержденные в Стокгольме условия мира. 2 июля капитан П. А. Румянцев привез это известие в Петербург, а на следующий день оно было обнародовано. Спустя месяц, 7 августа, в Або русская и шведская делегации парафировали окончательный текст мирного трактата. Король Швеции ратифицировал его 15 августа, российская императрица — через четыре дня. Обмен документами между послами состоялся 27 августа 1743 года
.
Таким образом, со второй попытки, предусмотрев и нейтрализовав все возможные помехи, Елизавета Петровна вывела империю из войны, причем с примечательным результатом: смехотворность территориальных приобретений — пограничных крепостей Нейшлота (ныне Савонлинна), Вильманстранда (ныне Лаппеэнранта) и Фридрихсгама (ныне Ха-мина) — компенсировалась существенно возросшим международным авторитетом страны. Никто в Европе не ожидал, что Россия из навязанного ей военного конфликта выйдет столь быстро, достойно и без серьезных потерь, внезапно превратившись из воюющей наравне с другими в единственную на континенте невоюющую великую державу со всеми вытекающими отсюда преимуществами.
Глава третья
ДЕЛО ЛОПУХИНЫХ
С легкой руки саксонского резидента Иоганна Сигизмунда Петцольда в истории закрепилась версия, согласно которой знаменитое дело Лопухиных (правильнее называть его делом маркиза Антонио Ботты) началось с предательства поручиком Бергером подполковника Лопухина с целью избавиться от служебной командировки в далекий Соликамск. Однако следственное дело Лопухиных повествует об иной завязке трагедии.
Семнадцатого июля 1743 года два офицера — Якоб Бергер и Иван Степанович Лопухин — вышли из петербургского трактира Берлиера, после чего старший по званию пригласил младшего к себе домой и там вдруг завел провокационный разговор о характере государыни Елизаветы Петровны да о скором возвращении на трон малолетнего императора Иоанна Антоновича, жившего с родителями под арестом в крепости Динамюнде в Лифляндии. Бергер реагировал на откровения штаб-офицера осторожно, однако, простившись с хозяином, никуда с доносом не поспешил.
Спустя четыре дня они встретились опять, причем на сей раз третьим в их компании был майор Матвей Фалкенберг. Беседа была еще опаснее предыдущей: о том, что «под бабьим правлением находимся», что «управители де государственные нынешние все негодные», что «недолго будет того, что принц Иоанн с престола свержен», что его повторному воцарению поспособствуют бывший австрийский посланник в России маркиз Ботта д’Адорно и прусский король Фридрих II, что «наши де [для защиты царицы] за ружье не примутца». Рассуждал в основном Лопухин. Бергер и Фалкенберг не перебивали подполковника, разве что переспрашивали или изредка поддакивали.
Неизвестно, сознавал ли Иван Степанович, как сильно рискует, высказываясь таким образом в присутствии двух лиц. Похоже, он поверил в надежность Бергера, за истекшие после предыдущего разговора три дня не доложившего о нем властям. Однако тогда беседа шла наедине, и Бергер мог сам решать, как поступить. Теперь же наличие свидетеля вынуждало поручика перестраховаться, и по окончании разговора Бергер не преминул выяснить мнение Фалкенберга. В итоге два офицера предпочли не искушать судьбу, а сообщить куда следует обо всём услышанном, что и исполнили в тот же день.
Сразу идти в Тайную канцелярию Бергер и Фалкенберг поостереглись, решив прежде посоветоваться с другим влиятельным немцем — Лестоком. А лейб-медик немедленно устроил им аудиенцию у государыни, благо та на сутки за какой-то надобностью вернулась из Петергофа в столицу. Елизавету Петровну их исповедь крайне встревожила: во-первых, упоминанием об активности австрийского дипломата «марки де Бота», который «принцу Иоанну верной слуга и доброжелателной»; во-вторых, странным настойчивым интересом русского подполковника к офицерам-иноземцам, потенциально более благосклонным к принцессе Анне Леопольдовне, чем природные россияне.
Поневоле вспоминалось лето 1742 года, когда гвардейцы каптенармус Парский и капрал Изъедин предупредили царицу об агитации в гвардии в пользу брауншвейгской четы. Прапорщик Петр Квашнин в Преображенском полку, а сержант Иван Сновидов в Измайловском с декабря 1741 года прощупывали сослуживцев, пытались вербовать единомышленников для контрпереворота, но, видно, без особого успеха. Поэтому они решили сменить тактику — из-за нереальности штурма дворца осуществить ночное разбойное нападение: с помощью кого-либо из придворных обойти все караулы, тайно проникнуть в августейшую опочивальню и заколоть спящую императрицу. Помочь согласился камер-лакей Александр Турчанинов. Они продолжали искать «брутов», подбадривая друг друга баснями о наличии групп недовольных, у преображения в 500 человек, у измайловца — в 60, но за шесть или семь месяцев не наскребли и двух дюжин головорезов. Из-за этого и погорели, ибо Турчанинов, потерявший терпение, сам попробовал кого-нибудь завербовать, неосторожно открылся Парскому и Изъедину, проболтался о товарищах и мгновенно угодил вместе с ними за решетку. Допросы с пристрастием длились всю осень. Императрице не верилось, что перед ней фанатики-одиночки. Тем не менее следователи больше никого не зацепили. 2 декабря 1742 года «на площади позади Кремля» разговорчивому Турчанинову укоротили язык, гвардейцам вырвали ноздри, затем отослали всех к Охотскому морю.
