Хотя ни одна из трех уловок не сработала и Франция, проиграв, уступила пальму первенства в Европе Российской империи, на Елизавету Петровну они произвели сильное впечатление. Ей захотелось выяснить, кто же чуть не лишил Россию заслуженной победы. Конечно, подозрения сразу пали на королевскую фаворитку. Проверить их довелось секретарю российского посольства в Голландии А. М. Голицыну, сыну адмирала. 23 февраля 1749 года государыня пожаловала молодого человека в надворные советники, а 6 мая дала задание: пользуясь покровительством австрийского посла, обосноваться в Париже и наладить регулярное снабжение Петербурга французскими политическими и придворными новостями.
Голицын прожил в Париже с ноября 1750 года по май 1751-го, и сведений, которые он успел сообщить за это время, императрице вполне хватило, чтобы найти ответ на интересовавший ее вопрос. Недаром в июле 1754 года она похвалила Голицына-младшего за «очень хорошее исполнение» важной комиссии. В Версале между тем поездку Голицына в Париж заметили, расценили как желание русских возобновить прямой контакт, прерванный в январе 1749 года, и в итоге снарядили в Петербург своего «Голицына» — шевалье Дукласа, чей трехнедельный визит в Россию осенью 1755 года подготовил восстановление дипломатических отношений между двумя странами следующим летом. А маркиза де Помпадур, ставшая после событий 1748 года фактически главой французского правительства и во многом пересмотревшая собственный взгляд на Россию, сыграла важную роль в смягчении антирусских настроений при версальском дворе и налаживании нового русско-французского диалога.
К сожалению, историки не считают поход трех русских колонн от Немана до Майна (английское предписание остановиться настигло корпус под Нюрнбергом) чем-то выдающимся, крайне редко пишут о нем и, как правило, с пренебрежением: мол, потрудились на австрийцев, а самим ничего не досталось. Имеются в виду неучастие российского дипломата А. Г. Головкина в Аахенском конгрессе, отказ признать Россию воевавшей стороной. Отказывались только французы с испанцами; англичане, голландцы и австрийцы этого желали, однако, соблазненные на редкость выгодными прелиминарными кондициями, побоялись упустить момент, подписали их, после чего Сен-Северин с полным на то основанием отверг попытки обсудить присоединение к переговорам российского делегата.
Впрочем, Елизавету Петровну подобные формальные почести волновали мало. Не будь в трактате статьи о вечном забвении «всего того, что с начала нынешней войны произошло», Россия вряд ли настаивала бы на признании Головкина полноправным членом конгресса. К тому побуждали императрицу опасения, как бы позднее Франция не использовала передвижение русского корпуса в качестве предлога для антироссийских выпадов. Летом 1748 года ее расстроило не фиаско с конгрессом, а поведение англичан, по указке французов крутившихся подобно флюгеру. 26 августа Лесток не без удивления сообщил прусскому посланнику Финкенштейну, насколько раздражена царица поведением двух морских держав, которые словно «хотят погубить и уничтожить ея войска». А дальше… Дальше случился фавор Ивана Ивановича Шувалова, 8 сентября 1748 года пожалованного из пажей в камер-пажи, 4 сентября 1749-го — в камер-юнкеры, 1 августа 1751-го — в камергеры. Темп карьерного роста уникальный — его покровительница как будто боялась опоздать к какому-то событию. К какому — понятно, если вспомнить, что Иван Шувалов симпатизировал Франции, а возвысился до положения первого министра. Елизавета Петровна спешила сотворить из пажа фигуру, которая сможет заменить англомана Бестужева в роли русского Ришелье, если ей придется один союз (с Англией) поменять на другой (с Францией).
То, что в 1755 году обиженный Париж первым поинтересовался готовностью Петербурга возобновить дипломатические отношения, лучше всяких конгрессов свидетельствует о статусе Российской империи после 1748 года — главной державы континента, позиция которой практически предрешала финал любой акции европейского масштаба — и военной, и дипломатической, и экономической…
Глава девятая
БОИ ЗА ИСТОРИЮ
На личном примере убедившись в полезности объективного исторического знания, Елизавета Петровна по восшествии на престол намеревалась приобщить к нему и своих подданных, для чего требовалось позаботиться о появлении отечественного Самуэля Пуфендорфа или Шарля Роллена с описанием событий российского прошлого в доступной форме. Не сразу государыня поняла, что ключ к достижению цели находится в Академии наук, да и взялась за решение весьма непростой задачи тоже не сразу. Война со Швецией, реорганизация правительства, статус герцога Гольштейн-Готторпского, реабилитация жертв режима Анны Иоанновны, коронационные торжества, очевидно, не оставляли времени хорошенько подумать над тем, кто и как это будет делать.
Полагаем, 1742 год не стал бы началом трудных поисков, если бы не старый знакомый государыни, прославленный токарь отца Андрей Константинович Нартов. Во второй половине августа он приехал в Москву жаловаться на администрацию Академии наук, которую тогда возглавлял управляющий канцелярией Иоганн Даниель (Иван Данилович) Шумахер. Действуя в союзе с профессором астрономии Ж. Н. Делилем, соратник Петра добивался отстранения ненавистного немца. Правда, мастер, похоже, не подозревал, что его компаньон-француз ополчился против Шумахера по сугубо личным мотивам — тот разоблачил в ученом французского шпиона, тайно отсылавшего в Париж статс-секретарю по морским и колониальным делам графу де Морепа русские ландкарты и вдобавок под разными предлогами тормозившего составление первого российского географического атласа. Естественно, Делиль желал нейтрализовать опасного противника, потому и поддержал команду Нартова, недовольную немецким засильем в Академии наук.
Судя по всему, петровский токарь не только поднес царице челобитную о винах Шумахера, но и говорил с ней о наболевшем: об отсутствии русских профессоров, русских открытий, русских научных статей и даже написанной русским ученым российской истории. На это указывает вдруг проснувшийся у Елизаветы Петровны интерес к скромному столичному жителю, полковому комиссару в отставке Петру Никифоровичу Крёкшину. Тому когда-то доводилось общаться с самим Петром Великим, сотрудничать с князем Меншиковым. Однако с тех пор много воды утекло. Забытый всеми отставник увлекся сочинением биографии царя-реформатора, а со временем и русскими древностями. В 1737 году Крёк-шин возобновил службу в качестве члена Комиссии о мерах и весах, а рекомендовал его на должность А. К. Нартов. Механик и комиссар были приятелями, и, разумеется, первый хорошо знал о хобби второго, а возможно, и помогал с приобретением рукописных реликвий — Лаврентьевской летописи или Чертковского списка Владимирского летописца, заложивших основу крёкшинской коллекции манускриптов. К слову, ими пользовался В. Н. Татищев, сочиняя «Историю Российскую». Наверняка Нартов и свел двух историков-любителей.
В июне 1742 года Крёкшин закончил краткий биографический очерк о Петре I. Андрею Константиновичу ничто не мешало прихватить копию произведения с собой и на аудиенции подать государыне. Если Елизавета Петровна снизошла до обращения к Петру Никифоровичу, значит, какой-то образец его творчества в области истории она, по крайней мере, пролистала и прочитанное ее вполне удовлетворило. Последовала удивительная реакция: вскоре после 20 декабря, когда императорский двор вернулся в Санкт-Петербург из Москвы, А. Г. Разумовский встретился с комиссаром, чтобы сообщить высочайшую волю: ему поручается составить историю «четвертой северной монархии», то есть Российской империи.
