Судьбу активистов ромодановского возмущения — восьми вождей и делегата Никитина — решал Сенат. Опочинин судил их по традиционным меркам. Ромодановские крестьяне уже волновались в 1741 году. Хотя Демидов и относился к своим крепостным лучше, чем прежний барин М. Г. Головкин (работающим на заводах платил исправно, не требовал столовых припасов, а собственную долю хлеба и прочих продуктов отдавал крестьянам), мужики так тяготились заводской повинностью, что не видели в поблажках равноценной компенсации. Из Калуги даже присылали отряд из двадцати пяти солдат под командой поручика. Военных мужики прогнали, а демидовского приказчика Терентия Карнеева зашибли насмерть. За бунт и убийства полагалась смертная казнь. Осенью 1742 года двух убийц приказчика повесили, трех их соучастников высекли кнутом и сослали в Сибирь, девяноста четырем крестьянам — равнодушным свидетелям преступления — тоже прописали кнут, но без ссылки, а тридцати восьми — плети. В 1753 году восемь вожаков ромодановской «революции» неминуемо поплатились бы головой, если бы не действовавший с 1744-го мораторий на смертную казнь. Поэтому 26 марта сенаторы обрекли всех на кнут и вечную каторгу на сибирских заводах Н. Н. Демидова, а делегата-челобитчика, памятуя о высочайшей воле, не тронули, но также порекомендовали высечь перед освобождением. Экзекуция над предводителями свершилась на одной из калужских площадей 20 апреля. Кстати, они были чуть ли не последними, кто избежал клеймения, введенного одновременно с отменой смертной казни 29 марта 1753 года
.
И все-таки, несмотря на поражение, Елизавета Петровна не сдалась — потеряла еще восемь лет, но решила головоломку, как развести недовольных друг другом барина и его крепостных. 13 декабря 1760 года Сенат уполномочил помещиков отправлять на поселение в Сибирь принадлежавших им воров, пьяниц и прочих нерадивых холопов, обязательно с женами и предпочтительно с детьми. В зависимости от возраста за ребенка платили хозяину от десяти до двадцати рублей. Соблазн для помещика состоял в том, что мужика засчитывали за рекрута следующего набора. Выгода для мужика с семьей заключалась в освобождении по прибытии в Сибирь от крепостной зависимости. Закон особо подчеркивал, что требуются рабочие руки для освоения Дальнего Востока «летами не старее 45 лет». Государственных, монастырских, архиерейских и дворцовых крестьян привозить в пункты приема в городах Поволжья не возбранялось только при наличии письменных доказательств вины (приговоров общинных собраний, заверенных священниками)
.
Таким образом, от неугодных лиц избавляться мог лишь барин, а не управляющий или староста. В итоге возникал канал для выпуска социального пара в наиболее подверженном бунту месте — в деревне. Попутно закон добивался другой благородной цели — сокращения числа крепостных. Точно неизвестно, кто придумал эту комбинацию. Впрочем, если судить по «почерку», то, кажется, он узнаваем…
Глава тринадцатая
КАДРЫ: ЛЮДИ ИЗВЕСТНЫЕ
С кадровой политикой Елизаветы Петровны связан один парадокс. Если достоинства команды соратников Петра I, Екатерины II или Александра II — заслуга в первую очередь самих монархов, назначавших или переставлявших людей, то у нашей героини, коли верить историографии, всё сложилось само собой, благодаря удивительному везению. Перечислим имена членов ее «команды», уважаемых потомками и широко известных: канцлеры Алексей Петрович Бестужев-Рюмин и Михаил Илларионович Воронцов, генерал-адъютанты Петр и Иван Ивановичи Шуваловы, обер-прокурор Синода и генерал-прокурор Яков Петрович Шаховской, президент Коммерц-коллегии Яков Матвеевич Евреинов, главный судья Монетной канцелярии и президент Берг-коллегии Иван Андреевич Шлаттер, генерал-инженер Абрам Петрович Ганнибал, генерал и профессиональный инженер Людвиг Иоганн Любе-рас, генерал-губернатор Риги и фельдмаршал Петр Петрович Ласси, губернатор Оренбурга Иван Иванович Неплюев, губернатор Сибири Федор Иванович Соймонов, кабинет-секретари Иван Антонович Черкасов и Адам Васильевич Олсуфьев, советник президента Академии наук и малороссийского гетмана Григорий Николаевич Теплов, конференц-секретарь Дмитрий Васильевич Волков, дипломаты Иоганн Альбрехт Корф, Герман Карл Кейзерлинг, Генрих Гросс, Михаил Петрович Бестужев-Рюмин, Алексей Михайлович Обресков, Федор Дмитриевич Бехтеев, дипломат и обер-гофмейстер великого князя Никита Иванович Панин, директор русского публичного театра Александр Петрович Сумароков, обер-архитектор Бартоломео Франческо Растрелли, главный командир Герольдмейстерской конторы Василий Евдокимович Ададуров, математик и шифровальщик Христиан Гольдбах.
К фамилиям, попавшим в анналы истории, добавим те, что незаслуженно обойдены вниманием ученых: помощник кабинет-секретаря Василий Иванович Демидов, лейб-медик Павел Захарович Кондоиди, генерал-полицмейстер Алексей Данилович Татищев, главный командир Дворцовой канцелярии Яков Андреевич Маслов, дипломаты Петр Григорьевич Чернышев, Федор Иванович Чернев, Василий Федорович Братищев, Федор Львович Черкесов, гофмаршал Карл Ефимович Сиверс…
Подавляющее большинство лиц из приведенного списка, безусловно, неполного, выдвинулось или возвратилось к делам из опалы по инициативе Елизаветы Петровны. Почему не упомянут Василий Никитич Татищев? К сожалению, знаменитого сподвижника Петра Великого соратником его дочери назвать нельзя, и не только из-за споров о русской истории. Сановник крупно насолил Елизавете Петровне и на государственном поприще, причем, похоже, так и не осознал этого, искренне считая свою поднадзорную жизнь, практически домашний арест в подмосковном имении Болдино явной несправедливостью. Причина сей немилости кроется, естественно, не в нанесении казне убытка в размере 480 рублей вследствие недопоставки продовольствия гарнизону Кизляра в 1742 году.
Татищева подвело собственное высокомерие. 31 июля 1741 года Анна Леопольдовна отправила Василия Никитича в почетную ссылку — главным командиром калмыцкой комиссии. От беспокойной личности, видимо, очень торопились избавиться, если назначили на первую подвернувшуюся вакантную должность. Татищев — крепкий хозяйственник, хороший историк, возможно, и дипломат, но не на Востоке. Калмыки, татары, кабардинцы и иные «дикари», проживавшие вблизи Астрахани, вселяли тихий ужас в неутомимого борца с произволом Демидовых и беспощадного вешателя восставших башкир. Он растерялся перед необходимостью улаживать семейную распрю в правящей калмыцкой династии. По приезде на место «комиссар» запаниковал и затребовал в товарищи кого-либо знакомого с калмыцкой спецификой. «А без него я ничего делать не смею, и опасно», — отрапортовал Татищев 25 октября 1741 года. В конце концов советник выполнил правительственное задание — при содействии полковника Лукьяна Боборыкина и переводчика Федора Черкесова отстранил Джанну, вдову хана Дондук-Омбо, и вручил власть Дондук-Даши, двоюродному брату покойного владетеля.
Почти три года Татищев, с 1742 года астраханский губернатор, и Дондук-Даши, наместник калмыцкого хана, жили вполне по-добрососедски. Но вдруг 15 августа 1744 года скончался единственный сын наместника Асарай, обретавшийся в Астрахани на правах почетного заложника, и русско-калмыцкие отношения стремительно покатились к разрыву. Дондук-Даши не обвинял русскую сторону, а всего лишь желал, чтобы русские просто посочувствовали отцовскому горю, посетили улусы и выразили сожаление в связи с тем, что не уберегли «принца». Однако когда особый посланец наместника родовой старшина (зайсанг) Бордон 18 октября прямо намекнул ему о том, Татищев категорически воспротивился: «В свидании нужды нет».
