Около года Петр Иванович вживался в коллектив. С конца 1745-го сенатские протоколы начали фиксировать активность Шувалова в предложении чего-то неординарного — к примеру, досрочной, до окончания переписи населения, раскладки податей среди тех, кто уже был переписан, или уравнения цен на соль и вино, увеличивающего в доходах бюджета долю косвенных налогов. Тогда от многого отмахнулись, не веря в продуктивность непривычных способов. Однако рост расходов в преддверии войны на несколько фронтов — с Турцией, Францией и Швецией — вынудил реанимировать проекты, сулившие существенное пополнение казны. В 1747 году они уже обсуждались всерьез, и на их основе в декабре 1749-го — феврале 1750 года стартовал процесс сокращения прямого налогообложения посредством расширения косвенного. В итоге правительство с 1751 года брало с каждой души подушных денег на три копейки меньше, а в декабре 1752-го простило податным сословиям недоимки за 23 года (1724–1747).
Процитируем Карла Вильгельма Финкенштейна, высказавшего свое впечатление во второй половине 1748 года: «Шувалов, нынче первому министру помогающий как в делах сенатских, так и в интригах придворных… всеми качествами русского царедворца обладает — податлив, хитер и лжив без меры». За два года трусоватый брюзга преобразился в правую руку канцлера Бестужева. О покровительстве жены — ни слова, хотя та по-прежнему отъявленная интриганка и «у императрицы числится в любимицах». Вот что значит найти человеку правильное применение. Дальше страсть Петра Ивановича ко всему новому привела к упразднению в декабре 1753 года внутренних таможен и семнадцати таможенных сборов при повышении внешнеторговой пошлины до 13 копеек с рубля, созданию летом 1754-го дворянского и купеческого банков, кодификации законодательства в комиссии по составлению нового Уложения, проведению в масштабах страны межевания земель, оснащению русской артиллерии «единорогами», «близнятами» и секретными гаубицами
.
Между прочим, инициативу банковской реформы Шувалову приписывают напрасно. Первой о ней заговорила Елизавета Петровна на одном из заседаний Сената, а 1 мая 1753 года при встрече с Петром Ивановичем «всемилостивейше повелеть соизволила Сенату, [как] для уменшения во всем государстве процентных денег учредить государственной банк ис казенной суммы для дворянства со осторожностию тою, дабы оные надежны к возвращению быть могли, иметь разсуждение, всемилостивейше упоминая, что в высочайшее присудствие в Сенате о том разсуждать изволила, и сочиня подать всеподданнейший доклад». Министр просто развил августейшую идею, присовокупив к дворянскому банку коммерческий. Из текста распоряжения видно, зачем 13 мая 1754 года учредили эти заведения: не для модернизации отечественной промышленности, а всего лишь ради обуздания алчности ростовщиков, поднявших к тому времени ставки по ссудам до 20 процентов. Государственные шесть процентов поневоле побуждали частных кредиторов подстраиваться под официальную цифру, чтобы не растерять клиентов. Если учесть данное обстоятельство, то нарекания историков в адрес банков образца 1754 года уже не кажутся вполне обоснованными
.
Стоит заметить, что Шувалов — не единственный предприимчивый реформатор, выпестованный Елизаветой Петровной. Манифестами февраля 1762 года о ликвидации Тайной канцелярии, вольности дворянства и секуляризации церковных земель Россия обязана Дмитрию Васильевичу Волкову. А как он выбился наверх? Инсценировав собственное исчезновение. Сын секретаря Московской губернской канцелярии и Главного комиссариата Василия Борисовича Волкова записался в службу в июне 1742 года студентом при Коллегии иностранных дел, в 1745-м дорос там до юнкера, в 1747-м — до переводчика. 26 октября 1749 года канцлер выхлопотал ему у государыни ранг коллежского секретаря. Толковый и расторопный двадцатилетний парень приглянулся Бестужеву, тот сделал его личным секретарем. И всё вроде бы шло хорошо, как вдруг 3 декабря 1754 года обнаружилось, что чиновник двумя днями ранее сбежал неведомо куда.
Чего только не передумали за три дня, в течение которых выясняли, что с ним случилось. Чуть в шпионы не определили. Истина вызвала всеобщее недоумение. Волков спрятался в можайской деревне, боясь наказания за карточные долги, растрату двухсот казенных червонцев и какие-то канцелярские промахи. Как чиновник надеялся затворничеством в деревне уберечься от кары? Сам он вразумительного ответа не дал даже в покаянном письме на высочайшее имя, сочиненном по возвращении в Санкт-Петербург 18 декабря. Ссылался на безденежье, нищету семьи, стремление в бродяжничестве найти спасение от позора…
Какая участь ожидала секретаря при Петре I или Екатерине И? Император загнал бы штрафника куда-нибудь за Урал, а императрица выгнала бы дурака из знатного учреждения. Дочь Петра по обыкновению «учудила» — 1 января 1755 года «всемилостивейше отпустя ему сию отлучку, указала, чтоб он паки в прежнем его чине был и прежнюю должность отправлял». Пожалела? Но почему тогда в октябре 1756 года доверила «беглецу» заведовать канцелярией Высочайшей конференции и повысила до конференц-секретаря в ранге подполковника? Как мы знаем, Волков не подвел благодетельницу, управлял секретариатом высшего совещательного органа на редкость искусно, а при Петре III и вовсе возглавил правительство.
Так что же — повезло? Или Елизавета Петровна расшифровала подлинную причину устроенного Дмитрием Васильевичем скандала? Ведь секретарь, по существу, сыграл ва-банк, предвидя скорое отстранение Бестужева от реального руководства внешней политикой России. Преемник Бестужева М. И. Воронцов Волкову нисколько не симпатизировал и постарался бы задвинуть в коллегии на малозначительную должность или откомандировать в какое-либо посольство. Поэтому секретарь канцлера и попробовал неординарным поступком обратить на себя высочайшее внимание, а значит, за время работы досконально изучил характер государыни, знал, что та пожелает докопаться до истины, после чего по достоинству оценит сообразительность молодого клерка. Это в результате и произошло.
По мельчайшим деталям, в том числе наблюдениям за карьерой И. И. Шувалова, Волков спрогнозировал неизбежность смены правящей партии — «английской» на «французскую», а вместе с тем и лидеров (Бестужева на тандем Шувалова — Воронцова) за полтора года до события и почти за год до визита в Санкт-Петербург шевалье Дукласа с предложением версальского двора о возобновлении дипломатических отношений. Ну разве можно было разбрасываться такими кадрами? К тому же с хорошим чувством юмора. Не кто иной, как Волков, посмеялся над еще одним брюзгой — историком Михаилом Щербатовым, шепнул князю по секрету: мол, дочь Петра понятия не имеет, «что Великобритания есть остров». А Михаил Михайлович поверил и потомкам рассказал…
Глава четырнадцатая
КАДРЫ: ЗАБЫТЫЕ ИМЕНА
О Павле Кондоиди, лейб-медике Елизаветы Петровны и директоре Медицинской канцелярии, нечасто пишут в трудах, посвященных «веселой царице», а в уважительном ключе и вовсе редко. В научно-популярной литературе доктор предстает заурядным придворным льстецом и искателем царской благосклонности; в специальной, по истории медицины, он выглядит по-другому, но кто ж ее читает… Между тем участковые или домашние врачи, роддома, инфекционные отделения, мединституты, медицинские библиотеки зарождались в России в ту легендарную эпоху развлечений и балов благодаря энергичным усилиям обрусевшего грека, выпускника Лейденского университета, снискавшего признательность фельдмаршала Миниха за наведение санитарного порядка в армии, воевавшей против турок и татар.
