Впрочем, жизнь другого человека из-за нее претерпела метаморфозы совсем удивительные. О фаворе Ивана Ивановича Шувалова бытует много легенд. Самая популярная связывает политический взлет скромного и нечестолюбивого юноши с интригами Мавры Егоровны Шуваловой. Иная версия выдвигает в «первые двигатели» шуваловского «случая» великую княгиню Екатерину Алексеевну, якобы сблизившуюся с ним на почве любви к чтению и непрестанно поощрявшую стремление молодого придворного к самообразованию. Но не стоит слишком доверять досужим сплетням и тем более словам того, кто всей душой ненавидел «русского Мецената». К тому же в нашем распоряжении есть беспристрастные свидетели, прежде всего делопроизводственные документы Придворной конторы. В одной из подшивок, хранящихся в Российском государственном архиве древних актов под № 61190, среди множества списков придворных находится отчет учителя пажей Иоганна Фрейслебена об успеваемости его подопечных. Только почему он лежит не вместе с аналогичными отчетами, не в бумагах пажеского гофмейстера, а среди совсем других документов? Судя по всему, его по какой-то причине изъяли из «родного» собрания, а после использования не вернули обратно. Дата на нем — 17 апреля 1748 года. Очевидно, рапорт предшествовал массовому выпуску пажей в офицеры и пожалованию И. И. Шувалова в камер-пажи (8 сентября 1748 года).
Фрейслебен докладывал о знаниях пажей обер-гофмаршалу Д. А. Шепелеву. А кому мог докладывать глава Придворной конторы? Императрице. Ей же сведения об успеваемости пажей понадобились, чтобы… выбрать того, кто, во-первых, под видом юного царского фаворита займет место лидера про-французской фракции в правительстве, во-вторых, поможет ей с реорганизацией системы образования. Наилучших результатов в обучении, согласно ведомости гофмейстера, достиг паж «Иван меншей Шувалов»: «…совершен во француском языке, изрядно говорит по-немецки, учил гисторию, географию, арифметику, геометрию и немного фортификации». С ним и пожелала познакомиться поближе Елизавета Петровна. Как мы знаем, знакомство ее не разочаровало. Молодой человек с удовольствием исполнял важную миссию и, похоже, был не марионеткой, а товарищем и единомышленником «веселой царицы».
Его испытательный срок длился менее года. 4 сентября 1749-го двадцатилетний камер-паж (чин равнялся капитанскому в армии) с ходу пополнил ряды генералитета, став камер-юнкером (что приравнивалось к армейскому бригадиру), после чего приступил к исполнению своих главных обязанностей: для начала — к поиску в Академии наук готового к сотрудничеству профессора
. Содействие последнего требовалось, во-первых, для мирного переподчинения Петербургского университета будущей коллежской структуре, во-вторых, при основании нового, Московского университета. Наверняка изучением ситуации, сложившейся внутри академии, камер-юнкер занялся еще в Москве, где императрица провела 1749 год. Приватные беседы с Г. Н. Тепловым, наперсником президента Академии наук К. Г. Разумовского, вполне могли привлечь внимание молодого фаворита к М. В. Ломоносову, ученому-стихотворцу с репутацией скандалиста, благо осенью 1749 года вокруг него разгорелись новые страсти. Отсутствие отчества Шувалова в газетном сообщении о пожаловании камер-пажу камер-юнкерского чина рассердило государыню. Теплов, наведя справки, назвал виновником выпускающего редактора «Санкт-Петербургских ведомостей» Ломоносова. Хотел насолить «заклятому другу» — и ошибся.
Когда 20 декабря императрица возвратилась в Санкт-Петербург, Шувалов не преминул встретиться с «обидчиком» и очень быстро завел с ним приятельские отношения. То, что Иван Иванович действовал не по собственной инициативе, подтверждает на редкость быстрое получение Ломоносовым высочайшей аудиенции в Царском Селе, состоявшейся уже 27 августа 1750 года. Причем царица не ограничилась общими фразами и дежурным пожалованием к руке, а поинтересовалась мнением профессора о состоянии российской науки — иначе тот не воскликнул бы в специально сочиненной по сему случаю оде: «Но истинно Петрова Дщерь к наукам матерски снисходит!» Мало того, академик и императрица коснулись в разговоре и русской истории. Михаил Васильевич рассказал о своем замысле написать трагедию, посвященную Куликовской битве, и, похоже, тем окончательно подкупил Елизавету Петровну. Она одобрила предложенную Шуваловым кандидатуру на роль куратора Петербургского университета.
Впрочем, прежде им надлежало создать новый университет в Москве, больше того — продумать основы высшего российского образования. В 1748 году профессор Г. Ф. Миллер внес на рассмотрение академической канцелярии проект регламента Петербургского университета. Полгода документ обсуждался его коллегами, в том числе и Ломоносовым, считавшим, что необходимо учредить университет с тремя факультетами (юридическим, медицинским, философским). В январе 1749 года И. Д. Шумахер отослал проект и рекомендации на апробацию в Москву. Ответ был неожиданным. 10 августа 1750 года с подачи Г. Н. Теплова и по ордеру К. Г. Разумовского, озвучившего высочайшую точку зрения, академические университет и гимназия зажили по временной инструкции
.
Итак, с осени 1750 года до весны 1754-го Ломоносов и Шувалов подготовили проект университетского устава. Первым о нем заговорил конечно же Иван Иванович в одной из бесед с ученым. Ломоносов с энтузиазмом поддержал идею и вскоре получил от покровителя черновик ее обоснования, адресованного Сенату. Академик немедленно снабдил Шувалова предложениями по университетской конституции, которые делал еще в 1748 году. Менее опытный Иван Иванович не возражал, и ломоносовская схема послужила каркасом российской модели университета. Они тщательно отшлифовали все детали, и в июле 1754 года документ, включавший 45 параграфов, был представлен сенаторам, 19-го числа получил их одобрение, а 22-го — подписи и законным порядком был отправлен на утверждение императрице.
Елизавета Петровна ознакомилась с ним еще до конца месяца, но что-то ей не понравилось, из-за чего процитированная выше августейшая резолюция появилась на полях лишь спустя полгода. Какое из положений документа заронило сомнения, неизвестно, но, скорее всего, это была либо статья пятая (относившая историю к философскому, а не юридическому факультету), либо 44-я (о порядке «пополнения» устава новыми пунктами).
Задержка с утверждением проекта не помешала решению «жилищного» вопроса: 8 августа 1754 года императрица определила местом пребывания учебного заведения здание бывшей аптеки у Воскресенских ворот. Что касается затянувшихся колебаний, то их преодолели после консультаций с Блюментростом. Тот по именному повелению «для конференции» выехал из Москвы 4 или 5 января 1755-го, Петербурга достиг между 8 и 12 января, без проволочек попал на прием к Елизавете Петровне и, судя по всему, помог разрешить августейшие сомнения, раз вместе с И. И. Шуваловым тут же удостоился членства в новой правительственной структуре. 17 января в придворной церкви оба присягнули на верность царице в новой должности. К сожалению, их партнерство на ниве реформы образования не успело сложиться — 27 марта Лаврентий Лаврентьевич скончался.
Увы, к торжественному открытию Московского университета 26 апреля «коллегия просвещения» де-факто уже не существовала. Но главное, что она функционировала де-юре, и когда наступил кульминационный момент, не замедлил появиться другой номинальный куратор — Федор Павлович Веселовский, специально отозванный из отставки 21 августа 1760 года. Пока же всю рутину непосредственного руководства университетом взял на себя коллежский советник Алексей Михайлович Аргамаков, член Мануфактур-коллегии и сотрудник комиссии по составлению нового Уложения. И. И. Шувалов в декабре 1754 года пригласил его в Петербург без объяснения причины и лишь при личной встрече сделал заманчивое предложение стать директором Московского университета.
